Закрывая калитку, Григорий увидел, что почтальон направляется к их дому. Письмо приняла мать. Что в нем было, Григорий понял сразу, увидев, как неожиданно сломалась, поникла еще минуту назад крепкая, ладная фигура матери.
Только поздно вечером, пролежав в каком-то полузабытьи весь день, Григорий решился взять в руки зловещий конверт. Командир части, подпись которого он не разобрал, сообщал, что «ваш муж погиб смертью храбрых в боях с фашистскими захватчиками..»
За всю ночь Григорий не сомкнул ни на минуту глаз.
Утром пришли соседи, товарищи отца, совхозное начальство. Одни что-то говорили, пытаясь найти и не находя слов утешения, другие молча топтались у порога, безжалостно ломая шапки в руках. Видно было, что несчастье семьи Корсаковых крепко ударило по ним. Директор совхоза, обычно говорливый и веселый, на этот раз долго и мучительно подбирал слова, чтобы сказать одну из самых коротких речей в своей жизни.
— Ты, мать, того... Понимаем, конечно... Тяжело... Очень тяжело... Держись, сын у тебя... Чем можем, поможем... Не оставим...
Выйдя провожать директора во двор, Григорий увидел на крыльце прислоненные к стенке мешки.
— На поминки это, — отвернувшись, чуть слышно пробормотал Касымов, — рис, мука там...
Григорий невольно остановился, схватился рукой за горло. Услышав слово «поминки», он по-настоящему понял, что произошло, только сейчас до него дошел весь ужас совершившегося...
А сегодня снова, как несколько лет назад, в доме Корсаковых стало тесно.
«Интересно человек устроен, — думал Григорий, встречая гостей у калитки. — И горе, и радость он обязательно должен переживать колхозом. Трудно одному...» Особенно обрадовался Григорий приходу Касымова.
— А вы совсем не изменились, Акрам Рустамович, — радостно тряс он руку директора. — Только вроде седины прибавилось.
— Какое там не изменился, — горько усмехнулся директор. — Пора совсем списывать...
И Григорий впервые понял, что этому всегда веселому человеку далеко не всегда весело. Просто должность у него такая, что нельзя выходить к людям с кислой физиономией. А сейчас выдали глаза, плохо спрятавшие затаенную боль.
Григорий еще не знал, что месяцем раньше пришло сообщение о смерти командира танка Музаффара Акрамовича Касымова, тоже одноклассника.
Мать, раскрасневшись, хлопотала у стола, усаживая гостей, пододвигая рюмки, тарелки.
Поднялся Касымов, поздравил мать с большим праздником, подошел к ней, к Григорию, чокнулись, поцеловались. Все зашумели, захлопали, потянулись рюмками к Корсаковым.
— А теперь, солдат, давай, рассказывай! Не каждому удалось вернуться... — Касымов поудобнее уселся, приготовившись слушать, и добавил: — Полсвета прошел солдат, есть что рассказать ему...
Нужно устоять на ногах
Теперь рассказать, конечно, было что. До того как надеть солдатскую шинель, Григорий не одно лето работал в совхозе, вступил в комсомол, закончил школу. Даже, кажется, успел влюбиться в Галку... А биографии у него не было! Он вспомнил, каких трудов ему стоило написать автобиографию при вступлении в комсомол, а потом повторять ее дважды — на школьном собрании и в райкоме комсомола. Оказалось, что оставленного им жизненного следа не хватает даже на страничку, вырванную из ученической тетради. И пришлось ему жизнеописание сводить к занятиям родителей до революции и после... О себе же он мог сообщить только год рождения, год поступления в школу, и то, что учится в восьмом классе.
Но пришло время испытаний, и у человека появилась биография.
Сейчас, наверное, тому же Григорию двойного тетрадочного листа не хватило бы. Только с чего бы он начал писать свою автобиографию? Когда она началась по-настоящему? Может быть, в тот день, когда по радио было передано самое страшное сообщение после смерти Ленина?
Да, отец так и сказал, что после смерти Ильича он не слышал ничего страшнее. А ведь прошло немало лет, как раз столько, сколько успел прожить Григорий.