Радио слушали у Виктора. Голос Левитана в этот раз звучал особенно взволнованно. Григорий смотрел на свои руки, на Витькины и видел, как их покрывает «гусиная кожа», словно после долгого купания в речке.
Слова: «Наше дело правое! Враг будет разбит. Победа будет за нами!» — ребята встретили стоя. Не сговариваясь, вышли из дома и решительно зашагали по улице.
К военкомату они подошли втроем: по дороге присоединилась Галка, будто специально поджидавшая их.
В большом дворе военкомата уже нельзя было протолкнуться. Посуровевшие мужчины с чемоданами и мешками в руках, плачущие женщины, испуганные ребятишки, снующие туда-сюда, и надо всем — непривычное, вселяющее тревогу слово — «мобилизация». Ребята никак не могли обратить на себя внимание. Военные только отмахивались от них да досадливо морщились, услышав просящее, жалобное: «Товарищ командир...»
— Они устали, видите, сколько у них работы? — попыталась заступиться за работников военкомата Галка.
Ее слова, наверное, и придали смелости Виктору. Побледнев от волнения, он, где плечом, где локтями расталкивая столпившихся, пробился к военному со шпалой на петлицах, таща за собой Григория...
— Я прошу выслушать нас, товарищ капитан, а не отмахиваться, как другие! — звенящим от волнения голосом начал Виктор, освобождая рядом место Григорию.
Капитан, видимо, также хотел отмахнуться, но, встретившись со взглядом Виктора, вздохнул и кивнул головой: «говори».
— Мы оба комсомольцы, — заторопился Виктор и подтолкнул вперед Григория.
— Трое нас! — послышался невозмутимый Галкин голос, и рука ее легла на другое плечо Григория.
Капитан внимательно посмотрел на ребят.
— Насколько я понимаю, — медленно произнес он, — вы хотите на фронт?
— Добровольно, — добавил Виктор.
— Добровольно, — подтвердили Григорий и Галка. Капитан внимательно оглядел всех троих.
— Давайте договоримся так, — чуть помедлил он. — Если в этом году вас не призовут в армию в обычном порядке, вы приходите ко мне, и мы возвращаемся к сегодняшнему разговору. Идет? — протянул он ребятам руку.
Те переглянулись, и на большую ладонь военного легли три полудетские руки...
«Так что, отсюда началась биография?»
Если даже так, то все равно об этом не стоит рассказывать вот им, сидящим за столом и жадно смотрящим на него. Они ждут рассказа не о детских похождениях в тылу, а о том пекле, через которое прошел он, Григорий. Прошел и пришел. Откуда не пришли многие...
Значит, и о втором посещении военкомата не нужно говорить? Тогда Григорий вспомнит его просто для себя. Разве может забыться такое?
...Вечером, когда все разошлись, Григорий снова закрылся в своей комнате. Собственно говоря, он мог больше не лежать на кровати и не смотреть в одну точку на потолке, словно выискивая там единственно верное решение. Оно, оказывается, уже было принято, когда Григорий увидел мать с желтоватым листком бумаги в руке, в изнеможении прислонившуюся к калитке.
Утром Григорий встал, тихонько оделся и так же тихо, чтобы не услышала мать, вышел за ворота. Уже на улице он увидел, что по-прежнему держит в руках перевернувшее их жизнь письмо, и яростно сунул его в карман.
— Ты, мой юный друг, не выполняешь своих договорных обязательств, — встретил его в военкомате знакомый капитан.
Вместо ответа Григорий протянул ему похоронную.
— Кто еще дома есть? — быстро спросил капитан, пробежав глазами по «похоронной». — Одна мать? — переспросил он. — Трудно ей будет.
Григорий промолчал, всем своим видом показывая, что уговоры ни к чему не приведут.
— Хорошо, — со вздохом согласился капитан. — Собирайся в дорогу.
Григорий просиял, радостно схватился за руку капитана.
— Ну, ну! — улыбнулся тот. — Давай, брат, без нежностей, ты уже почти солдат.
— Есть без нежностей! — вытянулся «почти солдат». — Только у меня еще одна просьба...
Капитан вопросительно приподнял брови.
— Пришлите, пожалуйста, мне повестку, — продолжал Григорий. — Пусть мама не знает, что я добровольно... Так ей будет легче...
Капитан понимающе кивнул, долго и внимательно глядел на Григория, будто вот только сейчас, впервые, он увидел взъерошенного паренька с упрямо сдвинутыми бровями. И было непонятно — одобряет или не одобряет он шаг, сделанный юношей.
...Вокзала уже совсем не было видно, а Григорий до боли в глазах всматривался, зная, что не увидит, и все равно стараясь увидеть мать, Галку, Виктора...