— Вот, мама, теперь у меня хоть работа появится настоящая, мужская. Снег чистить — это, конечно, не машину водить, но все же...
— Ничего, сынок, всему свое время, И до машины доберешься, не торопись только.
Вечером пришел Лешка и, к удивлению, совершенно трезвый.
— Удивляетесь? — засмеялся он. — Так сказать, привычкам своим изменяю? А вы подождите. Я сам еще не разобрался — где привычка, где отвычка. Пошли бродить, Гришка!
— Иди, иди, Гришенька, — поддержала Лешкино предложение мать. — Снег-то у нас редкий гость. Хоть свежим воздухом подышите.
— Только, Леша, не пойдем к центру, — попросил Григорий, когда они вышли на улицу.
— Этого стесняешься, — ткнул Громадин в костыль. — Ты что? Их подцепил, чтобы от войны спрятаться? Или она сама тебя ими наградила?
Григорий промолчал.
— Мне без правой руки очень трудно, — остановился Громадин. — Но я своим пустым рукавом, как орденом горжусь! Не в пьяной драке он опустел... Хотя такие грешки за мной водятся, — снова весело рассмеялся Лешка. — Мы и с одной рукой еще повоюем. Вот смотри, дай костыль сюда. Да не надо два, рука-то у меня одна!
Ловко перехватив костыль, Громадин тут же вывел на снегу «Григорий Корсаков — паникер».
— А я и правой так не сумею! — искренне удивился Григорий.
— Ты думаешь, мы время зря теряем? — стукнул себя Громадин в грудь. — Вот посмотри, — протянул он записную книжку Корсакову.
Григорий перелистал ее. Почти вся книжка была заполнена тем же почерком, какой он знал еще по школе.
— Это ты левой?
— Тренировка, брат, тренировка! — бережно спрятал Громадин книжку в нагрудный карман. — Ты думаешь, я только этим занимаюсь? — щелкнул он себя по горлу. — Когда расстроюсь — тогда только этим. Вот как сейчас, например. Пошли, что ли? — И рассмеялся, видя, что Григорий сразу помрачнел, насупился.
— Да по домам, по домам! Ты что подумал? В забегаловку? Придет время — выпьем!
Повернули обратно.
— Орден орденом, а медаль все-таки лучше, — покосился Лешка на костыли Григория.
...Вставая по утрам, Григорий сразу же выстукивал к окну: не растаял ли снег? Выпал ли новый? Есть — значит, и работа есть!
— Я такой зимы просто не припомню, — не раз говорила ему мать. — Чтобы в наших краях, да месяцами снег лежал? Боже упаси!
И было непонятно, сетует она или радуется.
А Григорий радовался, выскабливая двор до черноты. Вечером, когда темнело, он выбирался на улицу, расчищая дорожки и у своего дома, и у соседнего.
Но уже с вечера на поселок опустились теплые мохнатые тучи.
— Быть дождю, прощай, снег! — со вздохом произнес Григорий.
— Так, может, опять снег пойдет? Холодина-то вон какая! — возразила мать.
— Нет! Мой барометр, — хлопнул себя Григорий по ноге, — никогда не обманывает.
К утру грязные лохмотья снега цеплялись лишь кое-где за крыши.
Григорий бесцельно бродил по дому, костыль звучал как-то особенно глухо. Казалось, что настроение хозяина передалось и ему.
А тут еще швейная машина попалась не к месту! Зацепившись за нее раненой ногой, Григорий даже позеленел от боли. С языка уже готово было сорваться ругательство, как вдруг в глазах его что-то сверкнуло, и он по-иному посмотрел на машину, словно увидел ее впервые. Пододвинул табуретку, сел, нажал здоровой ногой на педаль. Шкив несколько раз крутнулся и остановился, будто приглашая Григория продолжать это занятие. Нажал еще раз, еще, сбился с такта, закрутил колесо в обратную сторону...
— Все равно научусь! — упрямо произнес Григорий, поудобнее усаживаясь.
— Вот хорошо! — всплеснула руками вошедшая мать. — Теперь у меня помощник объявился! Совсем глазами слабая стала: нужно простыню подрубить — не могу, шва не вижу. А полотно еще с до войны лежит.
Через два дня Григорий уже бойко крутил машинку, слегка помогая и больной ногой. А мать перебрала все в сундуках, чемоданах, выискивая куски материи.
Первое время, пока работа на машинке была в новинку, Григорий охотно нажимал на педаль, удивляя мать ровным, аккуратным швом. А потом однообразие стало приедаться, и главное, что особенно смущало его, он чувствовал — мать придумывает ему работу. Машинка стрекотала по-прежнему, а ему все чудилось унылое «кап-кап».
К тому же он не хотел, чтобы люди видели его за машинкой. Как только кто-то чужой появлялся в доме, Григорий сразу же с книжкой в руках пересаживался на диван. Не мужское это дело — машинка.