— Не пущу, не пущу! — закричала Капа, став на порог и распахнув руки. — Нельзя так!
Егор отшвырнул ее, опрокинув ведро, выскочил на улицу. Лошадь была еще не распряжена, только снят чересседельник и рассупонен хомут. Она стояла в оглоблях, покрытая попоной.
— Пусть там разберутся, хватит!
Егор рывками засупонил хомут, но чересседельник так и не подтянул, прыгнул в сани. Давыд, не ожидая приказаний, сел позади.
— Подождите! — выскочил Степан, одеваясь на бегу. — Подождите, постойте!
Но Егор рванул вожжи, со всего плеча влепил лошади кнутом. Степан упал на угол саней, по, не удержавшись, скатился в снег.
— Стойте! Стойте!
Егор гнал и гнал лошадь, не оглядывался, сек ее вожжами. Сани подкидывало на ухабах, летели в стороны снежные лепни.
Так он гнал, пока не заметил, что чересседельник волочится по земле. Натянул вожжи, попридержал лошадь, спрыгнул с саней и забежал вперед, толчком закинув за спину винтовку, рванул чересседельник.
— Значит, я не прав!.. Значит, я не прав, мать такую! Граждане-начальники! Тпру, стой, стерва!
— А ты думаешь, я теперь тебя боюсь? Никогда не боялся! — усмехнулся Давыд. — Что старое было, то не вспоминаю. Батьку не вернешь. Ты сам себе жизнь испортил, на себя пеняй! Да вот мне зачем?
— А тебе что?
— На чужую сторону послал. Не мог я тут оставаться. Думаешь, легко было уйти? Каждый камушек помню. Вон сучок на стене возле печки сегодня увидел… Злишься, потому что не прав, стыдно.
— Слезай!
— Слезу. А все равно правду скажу… Ты Степана за собой тянешь.
— Умник! Много умников стало! Иди! Иди куда хочешь, проваливай. Я тебя не повезу. Другие поймают, иди!
Он разворачивал лошадь, схватив за решетку, заносил сани. Чувствовал, как нарастает в нем, накапливается все ослепляющая, душащая злоба, какая бывает, когда нечего сказать, возразить, — чувствуешь, что не прав, что терпишь поражение, а признаться не хочешь.
— Проси прощения!
— Выкуси! Я всегда честным был, не юлил. И помру таким.
— Ну, помирай!
Егор рухнул в сани, пошарил по сену, отыскивая кнут. Снежными комьями из-под копыт ударило в лицо. Оглянулся. Он надеялся увидеть, что Давыд смотрит в его сторону, но тот уходил к лесу.
— Начальников много развелось, а я сам начальствовать хочу! — прорычал Егор.
…А Степан выбежал за околицу.
— Братцы! — кричал Степан. — Братцы! Да что это такое!
Он увидел, что едут обратно. Отскочил в сторону, замахал руками.
— Стойте, стойте!
Но Егор был один.
— Да что же это? — растерялся Степан. И не знал, куда бежать, — вперед, назад. Глянул в сторону леса, побежал туда и остановился как вкопанный, переводя взгляд то туда, на отдаленный ельник, прикрывший поворот дороги, то себе под ноги.
— Кровь!..
Дорогу пересекал звериный след, вмятины от лап и, такие яркие на снегу, капли крови. Кровавый след пересекал Степану дорогу. И Степан, будто поняв что-то, чего не понимал раньше, и испугавшись этого, смертельно испугавшись, побежал к деревне, оглядываясь, будто за ним могли гнаться.
А тем временем Демид, развязав чересседельник и рассупонив хомут, накинув на мокрую спину лошади теплую попону и взяв кошель, пошел в сарай за сеном.
— Вот как… Стало быть… — повторял Демид, но мысли путались в голове и он не мог сосредоточиться. Душа беспокойно металась. Демид не мог понять, что его так взволновало, чем вывел из равновесия приход Давыда. Эти ли брови и глаза и завиток волос на затылке? А может быть, голос? Или то, что происходило рядом и что молча терпел, но не хотел принять Демид?
Демид взял железный крюк и стал дергать сено из заруба, повторяя все: «Так, стало быть…»
Он набил сено в кошель. И когда вышел из сарая, то увидел, как по сугробам, торопясь, лезет соседский мальчишка.
— Дед Демид! Дед Демид! Скорее! Волк! В капкане сидит.
— Где? — спросил Демид, хотя знал, где это могло быть. Несколько дней назад Демид выбросил в овраг подохшего ягненка, а рядом поставил капкан.
— За бочагом! — кричал мальчишка. — В ельнике! Сам страшный, с гривой. Пасть оскалена.
«Почему в ельнике?» — подумал Демид, выдернув из сена крюк.
— Домой ступай, — велел он мальчишке, взглянул на отполированный до белизны острый конец крюка.
Демид лез по снегу, оставляя позади широкую траншею. С веток, прошуршав, обрушивался снег, но рассыпался, не долетая донизу. Промерзшая хвоя, будто железная проволока, гулко царапала Демида по полушубку. Демид раздвигал, ломал ветки, лез через кустарник, и чем ближе подходил к тому месту, где стоял капкан, тем крепче сжимал крюк, приподнимался, заглядывал через кусты. Демид знал, что увидит его сейчас, сгорбившегося, со вздыбившейся седой на гриве шерстью, с пеной на белых и острых, как шипы, оскаленных зубах. И мальчишкин след мелькнул в стороне. Дальше мальчишка не ходил. Вот он… Демид увидел растоптанную площадку, замызганный след. Но волка не было.