Разговор стал громче, послышался смех, и дверь палаты открылась. Боком впорхнула медсестра с полным шприцем в руках.
Прозрачный, воздушный мини-халатик облегает крупную и сильную фигуру. На руке тоненький ремешок крохотных часиков Из под пышного накрахмаленного колпака выбился тёмный волос.
Улыбаясь, она подняла глаза и застыла, наткнувшись на взгляд Виктора. Улыбка вздрогнула, затухая, и, почти исчезнув, опять пыхнула, заплясала на её скуластом лице.
— Ой! Никак ожил наш геолог?
Откинула голову набок разглядывая лежащего, поправляя левой рукой воротник халата. Из кармашка на груди торчали два градусника. Глядя на радостное, открытое лицо девушки, Виктор дрогнул уголками рта.
Сестра была чем-то похожа на Томку. Он попытался заговорить, шевельнул спеченными губами. Из горла вырвался клёкот, испугав самого больного, мимикой дал понять: "Где я и что со мной?"
Сестра молча подошла, сев рядом на табурет, взяла его руку. Положив её ладонью вверх на свои прохладные и круглые колени, перетянула резиновым шлангом у плеча.
В локте, на сгибе руки, уже не было живого места от красных точек уколов. Сестра долго теребила дряблую кожу, вздыхала, отыскивая жухлые, затаившиеся вены. Сделав укол, она придавила ватку сильными белыми пальцами и согнула руку в локте.
— Подержи так. В больнице ты, голубчик. Побегал по горам, и хватит, надо отдохнуть. Уступить место другим.
Снова заулыбалась, сматывая на ладонь жгут.
— Не уходите — уже внятно попросил Виктор, не отрывая глаз от лица девушки. И такая мольба была в этом шёпоте, такая потерянность и отчаяние, что сестра, привстав было, опять села.
— Как вас зовут?
— Вера.
— Вера? — почему-то удивился он. — А меня вот Витька…
— Какой же вы Витька? А ну посмотрите!
Она достала из нагрудного кармана зеркальце я сунула его под нос больному Виктор отшатнулся. На него смотрел незнакомый худой старик с блёстками седины в бороде. Глаза, обведённые синевой, глубоко запали, провалились щёки, выпирали скулы.
— Мама родная… Кто это?
— Вы.
Ещё не веря глазам, поднёс пальцы к лицу и, увидев их отражение, притих ещё больше — белые, вымочаленные, как после долгого купаная, и неживые, с отросшими прозрачными ногтями.
— Две недели на капельнице висел, почти месяц без сознания, замучились мы с тобой.
Виктор отдал зеркальце. Напрягся и замер, что-то вспоминая. И, откуда-то издалека, пришло видение реки, косо натянутой палатки и чёрной собаки, исчезнувшей подо льдом.
— С-степан где?
— Жив, выписался на днях, всё ждал, когда очнешься. — Сестра положила шприц на тумбочку, перебирала пальцами край халата.
— Я есть хочу, Вера.
— Сейчас, сейчас покормлю!
Она вышла, осторожно прикрыв дверь. Выпростав вторую руку, Виктор упёрся локтями в подушку и попытался сесть. Голова и грудь колыхнулись, но тело, словно отмерло.
Спустил на пол одеяло и ущипнул себя за бедро. Боли не почуял. Замер, опешив от неожиданности, потом с силой впился ногтями в ногу. Кончики пальцев заболели, подними чувствовалось что-то податливое, не своё.
В изнеможении откинулся на подушку, лихорадочно соображая. Капельки пота скатились по лбу защипало глава. "Парализовало!" пришла страшная и жгучая догадка. Опять завозился дотянулся руками к спинке койки и сел на подушку.
Чужое тело валится набок, вихляясь в поясе, не хочет повиноваться. Поднял голову и встретил взгляд застывшей в дверях медсестры. Она прижимала к себе тарелку с дымящимся бульоном. Закушенная губа и широко открытые, полные жалости глаза убедили, что это всё ему не приснилось.
Тихо сполз обратно, натаскивая одеяло на свои безжизненные ноги. Вера поставила на тумбочку бульон и села рядом. Больной отчужденно смотрел куда-то в угол. Широко открытые глаза застыли в лютой тоске. Вера прикоснулась к худому плечу.
— Это пройдёт, Витя, посмотришь, пройдёт! Переохлаждение, такое бывает довольно часто. Ведь ты — мужик! Сильный человек! Ну? Скажи хоть что-нибудь!
Молчал. Отчаяние вдавило в койку с такой силой, что даже язык не мог шевельнуться. Перевёл взгляд на сестру. Она вздрогнула и подала тарелку.
— Давай поешь. Выше нос, геолог. Распустил нюни, тоже мне!
Виктор, словно возвращался откуда-то издалека-издалека, с трудом различил размытый силуэт девушки.
— Зачем теперь есть? — Отвернулся к стенке.
Она осторожно повернула его голову ладонью, улыбнулась и дёрнула да бороду.
— Надо слушаться тетю! А это завтра сама тебе сбрею. — Поднесла полную ложку к белым губам, напряглась, взглядом умоляя открыть рот. — Ну? Тебя что, силой накормить?
Глотнул обжигающий и пахучий бульон. Мягким комом он прокатился по горлу, и сладко заныл от горячего желудок.
— Ну, ещё ложечку, за папу теперь, потом за бабушку и последнюю за меня. Попробуй только отказаться, ты же джентльмен?
Виктор машинально глотал, вспомнив, как они осенью варили подстреленных Стёпкой шилохвостей, и страшная мысль сдавила, что никогда уже не придётся теперь отведать в маршрутах пахучей свежининки, отбегал своё, отмахали зелёными крыльями родные палаточки, отдымили костры и утренние туманы по долинам.
"Милая ты моя тайга, за что же ты придумала такую долю, любви лишила своей, крова и простора. Лишила усталости на твоих звериных тропах, своей жестокости и опасности. И одарила сплошным отдыхом на этом да и на том свете… Не придётся уж отведать чайку из своего старого и мятого котелка, не выдернуть на мушку хариуса из тёмного и холодного ключа, не послушать глухариные песни и рёв сохатых".
Он поперхнулся и закрыл глаза.
— Хватит пока. Перезимуешь. Не кисни только. Не люблю размазней, особенно мужиков. Крепись, Витька!
Он лежал, прислушиваясь к самому себе, словно оттаивая изнутри. Живительное тепло растекалось, ударило в голову.
— Спасибо, Вера… Не надо меня жалеть.
— Не-ет, брат, так легко не отделаешься. Встанешь, когда, на танцы пойдём. Я проверяла уже, что ты холостяк, попляшем.
— Не надо, прошу тебя, отплясался. — Виктор устало посмотрел на неё, закрыл глаза и мгновенно уснул.
Сестра осторожно поправила одеяло, встала и, собрав всё лишнее, выключила свет. Вышла. В ординаторской присела на обтянутый красной клеёнкой диван. Открыла стол врача, нашла початую пачку сигарет, закурила, давясь дымом и кашляя, пытаясь успокоиться.
"Дура психованная! Чёрт понёс меня в медучилище Бросать надо эту работу, свихнёшься тут. Уж лучше б умер, чем так мучиться. С тридцати лет лежать пластом и до смерти ходить на судно? Я бы такое не смогла. Лучше уж сразу!"
Пальцы вздрагивали, стряхивая пепел. Тяжело вздохнула и прикрыла глаза.
Жалость к молодому и здоровому парню, сваленному внезапно с ног, не давала покоя. "Почему такая несправедливость? Чем он провинился перед судьбой, за что уготовила она ему такой конец?"
Давно минули все сроки, отведённые врачами Козьмину на этом свете, но геолог не собирался умирать, жил на уколах и на железном, закалённом здоровье.
Долго и тяжело возвращался он к жизни. И если бы не эта настырная медсестра, давно бы опустил руки и поплыл по течению куда вынесет.
Она кормила его с ложечки, как ребёнка. Ревниво следила, как он радуется приходу заросших, обветренных друзей, громко смеётся, слушая анекдоты и последние новости.
Они приносили рыбу, свежую дичь, мясо, бруснику — всё это в таких количествах, будто лежит целая съёмочная партия.
Бородатые парни чувствовали себя здесь неуютно, поджимали под стул ноги в тапочках-маломерках, старательно натягивали на широкие плечи узкие халатики, виновато отводили глаза, стыдясь своего здоровья и силы.
Поневоле Виктор опять научился улыбаться, почитывать приносимые, как на подбор, книги про героических лётчиков, капитанов, спортсменов и актёров, потерявших ноги, но не потерявших веру в жизнь…
Кто-то сунул под подушку книгу его любимого Куваева "Каждый день как последний", обведя густо красным карандашом стихи, которые он в маршруте читал эвенкам.