Но в итоге, все эти ухищрения ещё больше терзали душу тоской по бесконечным северным просторам и любимой, навсегда потерянной работе.
Дело шло к весне. Подживали и брались коркой пролежни — язвы на спине и пятках. Силы постепенно возвращались. Виктор уже научился сидеть на койке, подвернув мешающие ноги и держась руками за спинку стула.
Перестал мечтать ночами о маленькой свинцовой пульке из малокалиберной винтовки. Даже в таком состоянии жизнь прекрасна, когда есть друзья, чувствуешь их поддержку и любовь.
Долгими часами ой уходил в себя, вспоминал, размышлял, подбивая результаты того, что успел сделать за свои тридцать три года.
Трудно держать ответ перед самим собой и своей совестью. Но, кое-что, всё же, сделано и сделано крепко, надёжно.
В геолфондах лежат персональные геологические листы, итог многих бессонных ночей и маршрутов, работы трудной и ответственной, когда за тобой последнее слово, есть ли что из полезных, ископаемых на исхоженной площади этих листов.
Надо иметь силу воли, смелость и чувство долга, чтобы уверенно заключить — да или нет. Если заключение отрицательно, ещё долгие годы никто не будет искать и тратить деньги на бесперспективные районы.
Автор обрекает такие места на забвение. И, как бы ни был уверен в себе, всё равно остаётся, точит червь сомнения, тяжело подписывать такие бумаги.
Ведь съёмка — это поверхностные исследования площадей, редких обнажений, отмывка и лабораторные анализы шлихов, а что там наворочено под наносами в матушке земле, трудно предвидеть без бурения, горных работ и геофизиков.
Они, вооружённые современной техникой, внесли на многих листах свои открытые месторождения. Возможно, Славка и прав, предрекая геологическому молотку, в скором будущем, стать только символом геологии…
Однажды, когда зашуршал, сползая с крыш, мокрый снег и за окном потекла первая капель с прозрачных сосулек, Виктор проснулся после обеда от боли в левой ступне.
Сначала подумал, что боль приснилась, но потом, затаясь, ощутил, как ниже пояса взялись бегать мурашки по ногам, словно их неловко где-то отсидел, и резануло спину жгучей болью.
— Вера!!! — заорал он испуганно и тонко. — Вера!!!
В палату влетела другая медсестра, сменившая Веру. Недоумённо застыла в дверях, хлопая крашеными ресницами.
— Чего тебе? Она ушла домой, завтра её смена. Разораяся тут!
Виктор как-то сразу обмяк не решаясь поделиться своим открытием, блаженствуя и потея от разливающейся всё сильнее и дальше боли.
— Ничего, иди, Галка. Завтра, так завтра. Ноги у меня болят. Вот! — Он смахнул одеяло, показывая. жёлтые и полувысохшие ноги.
— Какой ты волосатый…
— Ага, меня мама в свитере заместо сорочки родила, это уж точно.
Сестра уложила его и позвала врача. Тот удивлённо хмыкал, тыкал стерильной иглой, видно, решив изрешетить непонятно почему ожившего человека. Виктор вскрикивал, дёргался и смеялся. Слёзы мочили мятую подушку, текли и текли из прохудившихся глаз.
— Здесь болит?
— Болит, — выдыхал торжественно.
— И здесь болит?
— И здесь, везде болит и пролежни огнём горят на пятках, на спине. Всё болит. — Обнял врача худыми руками и чмокнул в щёку.
— Ну-ну, ты успокойся, а то в психбольницу переведу. Рано ещё нос задирать! Но это уже победа, милый мой, твоя победа. Невероятно!
— А вы же раньше говорили, что так и должно быть!
— Святая ложь, дорогой, святая ложь! Психотерапия, за тебя никто не мог ручаться, даже в лучшей клинике. Нетранспортабельным и безнадёжным записан ты у нас, сынок. А друзья твои — молодцы. Ведь летал один из них, Славка кажется, аж в Саратов. В единственную клинику нейрохирургии у нас в стране, где берутся лечить таких безнадёжных.
И представляешь? Выбил там место, вчера пришёл официальный запрос о твоей доставке. Уму непостижимо! За подписью министра здравохранения РСФСР! Ведь туда попасть практически невозможно, я читал: они поставили человека на ноги, через которого проехал полоз тракторных саней и исковеркал позвоночник!
Для Славки невозможного нет он — одержимый. В экспедиции всё начальство, как его увидят, сразу в кармашек за валидолом лезут, а был такой тихий после института.
То, чему вы удивляетесь, — семечки по сравнению с вертолётами, которые он выбил на весь сезон. Теперь съёмщики не будут попусту время терять с оленями на переходы, а выбрасы ваться десантом. По его прикидкам за один сезон выполняется работа трёх лет.
Врач ушёл, а, через некоторое время, по коридору застучали частые и знакомые шаги Вера влетела в палату, распахнув настежь дверь, без халата, в лёгком пальто нараспашку, с непокрытой головой.
— Правда, Вить?! Мне Галка позвонила, говорит, мол, твой паралитик врачей целует и по коридорам, бегает!
— Правда. Хотел уж к тебе идти, да не знаю, где живёшь.
— Брось трепаться! А ну-ка? — Подошла и, запустив руду под одеяло, ущипнула его за ногу холодными с улицы пальцами.
— Ой, перестань, боюсь щекотки!
Упав на стул, растрёпанная, замеров, смотрела на него, словно видя впервые.
— Знаешь, а ты ведь, совсем молодой без бороды-то, как это я раньше не замечала?
— Не подлизывайся, я помню, как ты меня зеркальцем уела.
— Теперь будем ходить учиться, вот только пролежни подлечим и начнём ножки тренировать.
— Я в принципе не против. Мне ещё много надо походить, много.
— Ты про работу свою забудь, придётся оставить, опасны после такой болезни нагрузки, может повториться. Ну, ничего, подыщешь что-нибудь полегче.
— Да-да! Конечно! Мне бы только на ноги встать, а? На моей работе не обязательно ходить Можно летать, можно плыть вниз по огромной и бесконечной реке, можно потихоньку, даже на костылях. Вот только по болоту не пройдёшь…
— Почему?
Виктор засмеялся:
— Они проваливаться будут…
— Да ну тебя, размечтался. Кому нужен геолог на костылях?
— Пока что мне… Знаешь, как здорово плыть по реке? Кругом скалы, берёзы и ельники, мечется под лодкой перепуганная рыба, звенит волшебной струной леска спининнга! И ходит, ходит севший на тройник зверило-таймень — речной медведь. Позапрошлое лето чуть Славку не утопия такой страшило.
— Шутишь?
— Да нет, не до шуток было. Прилетел он к нам на съёмку после института, со мной ходил. Ничего парень, толк будет. Вышли однажды мы с ним к одной из партий соседней экспедиции. Бросили рюкзаки на берегу Тимтона, попили чай, поговорили.
Славка взял спиннинг у одного из парней и ушёл за поворот реки под прижим. Слышим немного спустя, вроде бы кто-то кричит! Не обратили внимания, разговариваем. Потом слышим — ещё! Ещё! Побежали туда. А он уже нахлебался под валунами, еле откачали.
— А что случилось?
— Так вот, оказывается, он первый раз вообще спиннинг взял в руки, учиться бросать. Бросил-то почти у берега, но всегда новичкам и везёт. С первого заброса сел тайменище! В один свист всю катушку и размотал. Славка видит такое дело, хвать за леску! И давай ее заматывать на кисти рук, как бабки пряжу мотают, вот, так.
Виктор привстал и показал Вере, как рыбак мотал леску.
— Таймень поддался и пошёл к берегу. А, когда увидел тень человека, рванулся назад, в глубину. Толстая леска стянула Славке кисти рук, сдёрнула его в воду. Плыть нельзя, руки-то связаны. Хорошо, хоть между двух валунов застрял, а так бы и не нашли.
Виктор лёг на койку, осторожно и бережно поправил на ногах одеяло, откинулся на подушку.
— Еле вытащили с того света, везучий парень, вроде меня. — Козьмин улыбнулся и взглянул на Веру. — Тайменя поймал и жив остался. Руки до кости леской побило, посинели даже, но ничего, отошли. И работу не бросил, и рыбу ловит. А? Может быть, и меня напрасно хоронишь.
— Не хороню я тебя, добра хочу.
— Ты вот, что, костыли мне сообрази где-нибудь. Может, на днях попробую встану…
— Лежи уж, дистрофик, куда тебе вставать, унесёт ветром в форточку. Сначала откормлю тебя и подлечу пролежни. Не спеши.
— Как не спешить? Смотри, вон за окном как высверкивает капель! И коты орут по ночам, спасу нет. Весна по всем приметам…