Если в таких сборниках, как Панчатантра, Хитопадеша, обрамляющий рассказ сам по себе лишь внешним образом связан с обрамленными, совершенно различными по форме, содержанию, дидактической направленности, а в таких, как «Тридцать две истории царского трона», «Семьдесят рассказов попугая», «Повесть о плутах», он известным образом предопределяет характер вставок, объединяемых каким-либо сюжетным или формальным признаком, то в Бхаратакадватриншатике («Тридцати двух рассказах о монахах») обрамляющая повесть вообще отсутствует. В ней по сути дела и нет надобности — в такой мере связаны замыслом все тридцать два рассказа, составляющие сборник. С одной стороны, это характерные образцы анекдотов о глупцах, находящие себе аналогии в Панчатантре, в «Океане сказаний», в многочисленных анекдотах у разных народов. Этим, однако, их своеобразие не исчерпывается. «Тридцать два рассказа» высмеивают не дураков вообще, а именно монахов, представляя собой антиклерикальное произведение. Следует вместе с тем заметить, что направленность сборника выяснена не до конца. Бхаратака — это не монах вообще, а обозначение определенной категории нищенствующих монахов, как полагают некоторые ученые, — шиваитского толка. В этой связи заслуживает внимание предположение И. Хертеля о том, что рассказы о монахах — джайнского происхождения [И. Хертель, в частности, по ряду соображений склонен приписывать их составление джайну Мунисундаре (1360–1447)] и были задуманы как полемическое произведение в борьбе джайнов с шиваитами. Гипотезу эту нельзя считать полностью доказанной, — «Тридцать два рассказа» не содержат следов такой полемики, — хотя возможность использования и обработки джайнами издавна бытовавших в народе анекдотов о глупцах вполне вероятна.
Стиль этих рассказов весьма прост, даже беден. Фабула, за единичными исключениями, изложена в весьма сжатом виде. Стихотворных вставок почти нет, хотя каждому рассказу предшествует стихотворное резюме. Язык сборника изобилует диалектизмами (гуджерати), что также свидетельствует о фольклорном происхождении большинства рассказов. Одновременно некоторые из них, высмеивающие невежество учителей и построенные на непереводимой игре слов, близки по характеру так называемой «школьной новелле».
Мы остановились лишь на некоторых сборниках, образцы которых включены в эту книгу. Как уже говорилось, они далеко не исчерпывают санскритской повествовательной литературы. Соответственно мы не затронули здесь многих памятников, которые в целом или в некоторых своих частях входят в эту литературу или связаны с ней генетически. Таковы отдельные гимны Ригведы, отрывки из брахман, Махабхараты, Рамаяны, пуран; проза Дандина, Субандху, Баны; сборники сказок и исторических преданий, составленные Шивадасой, Мерутунгой, Раджашекхарой, и многие другие памятники.
Выше уже отмечались некоторые особенности индийской обрамленной повести. При всем своем разнообразии большинство этих рассказов, как нам кажется, приближается к одному из двух основных типов: 1) басня, притча, анекдот со сравнительно простой фабулой и достаточно четко выраженной нравоучительной тенденцией; 2) рассказ с более сложной, иногда многоплановой фабулой, сочетающий обычно волшебные и бытовые мотивы; дидактическая функция здесь, если даже она и провозглашена, фактически отступает на второй план перед чисто литературными, художественными задачами. Разумеется, иногда, например при обработке фольклорного сюжета в отдельных джатаках, четкая граница между этими типами стирается; тем не менее в пределах каждого из них могут быть установлены четкие принципы композиции, определенная зависимость между отдельными существенными компонентами повествования. Известного рода зависимости можно, по-видимому, установить и внутри индийского обрамляющего рассказа в целом; таковы, например, разные типы связи между обрамляющим и вставным рассказами: обрамление, в целом не связанное с такими рассказами и лишь мотивирующее их дидактику отдельными ситуациями своего действия, — прием объединения разнородных текстов (например, Панчатантра); обрамление, в целом мотивирующее дидактику и отчасти сюжетную линию рассказа (например, «Тридцать две истории царского трона»); обрамление, ставящее перед рассказами определенные формальные задачи независимо или почти независимо от сюжета (например, «Двадцать пять рассказов Веталы», «Повесть о плутах»). Такие типы связи могут сочетаться друг с другом в более сложных сборниках, которые включают в себя сборники меньшего размера («Океан сказаний»).