Мне не помешало спросить, за что меня ссылают? И г. аббе отвечал, за то, чтоб проучить меня, как зацеплять, опасаясь, чтоб я не подавил людей, и по причине, что я пьяница, от которого за версту вином пахнет.
Мне досадно было, что за такую безделицу меня ссылают; но наконец, насильно в людях не остаются. Назавтра, как шел я вверх в комнату г. аббе и принять мои деньги, вот и жена моя, принесшая мне белье на перемену, и я ей рассказал мое приключение, стоя на дворе. Г. Эврард смотрел на нас в окошко. Госпожа Вильгельмша стала плакать, видя меня без места; а я утешал ее как можно лучше и пошел к г. Эврарду коснуться моих кругляков.
Счет мой был уже готов. Как я мои вытирки положил к себе в карман, тогда г. аббе сделал мне милость, спросил меня: Какая это молодая женщина, с которой ты говорил на дворе? Это, сударь, отвечал я ему, моя жена. Так поэтому, ты женат? Да, сударь, вы этого не ведали, сказал я ему. О! это переменяет положение, надобно иметь соболезнование к тем людям, кои семейство имеют. Сколько у тебя детей? Тот или та, что выйдет на свет, отвечал я ему, будет первый. Это еще в прибавок, что обязывает мою жалость выпросить тебе прощение, сказал он; состояние, в каком находится твоя жена, и нищета, в которую, может быть, скоро вы погрузнете, будучи без места, заставляют меня забыть твои глупости. Ступай, возвратись к твоей должности, я получу тебе прощение. Жена твоя в здешнем ли квартале живет? Нет, сударь, отвечал я ему, она очень далеко живет отсюда. Но, продолжал он, ей очень трудно так далеко ходить? Я чаю, здесь есть вверху одна небольшая комната, в которой можно ее поместить; она тут скорее получит воспоможение, какого требует ее состояние. Милосердие госпожи Аллень простирается без разбора на всякого рода людей, однако натурально, чтобы ее служители имели преимущество. Я пойду к ней, и стану просить квартиры жене твоей. А ты покуль все-таки вели перенести небольшие твои пожитки.
Я так был переполошен, увидя столько милостей, что я остался как статуя бездыханная, не могши его поблагодарить. В то время, как я все это пересказывал госпоже Вильгельмше, хозяйка наша приказала обоих нас к себе привести.
После многих вопросов и говореньев да и нет, по причине, что госпожа Аллень никогда не хотела иметь у себя женатых, наконец определено было, чтобы жена моя спала в маленькой горенке вверху над г. аббе, а я в моей обыкновенной над конюшней.
Казалось мне по некоторым речам, сказанным мамзелью Дусиор, что не очень она была довольна видеть в доме госпожу Вильгельмшу, но как не требовали в том ее мнения, то должно было ей замолчать. Не помешало это спустя несколько дней нашей жене поселиться; и еще к большей досаде горничной было то, что г. аббе приказал госпоже Вильгельмше кушать в скатертной, а потом, как приходил срок ее родов, то велено к ней носить в комнату, потому что могла бы она себя повредить, ходя вниз и вверх; так что ее весьма берегли.
Я так был рад, видя все сии хорошие образы, что готов был я идти в лед для боярыни, а в огонь для господина аббе, кои так попечительно старались о жене моей и о ее плоде, который был девчонка, родившаяся немного ранее, нежели госпожа Вильгельмша считала; это сделало, что госпожа Аллень дала ей бездельные пеленки вместо хороших, однако г. аббе говорил г. Аллень, что тут нет большого худа, ибо другие будут служить для первого ребенка, какого иметь будет наша жена.
В доме шло наилучшим образом, где всякий был доволен, выключая девицу Дусиор, которая мне всегда выпускала мимоходом некоторые язвительные слова насчет госпожи Вильгельмши и господина аббе. Однако наконец это било меня, как молотком в голову, так что я за ними долгое время караулил, не видя ничего того, что сказывала мамзель Дусиор, и я очень видел, что она была только болтунья.
В один хороший день считала она, что город взяла, принесши ко мне любовное письмо г. аббе, так как она сказывала и что видела она, как жена моя выронила его из кармана. Она его мне читала много раз с одного конца даже до другого, не понимая тут ничего такого, чтоб было что в нем против моей чести, как ей хотелось; и вы увидите по правде, что ничего тут нет такого, ибо я его кладу вам пред глаза.
«Дражайшая моя сестра.
Наконец я вкушаю, с полною приятностью, плоды новой жизни, коей употреблению имел я честь вас научить и вы готовы вступить в совершенство, коего неизреченный сладости я вам прославлял. Также с удовольствием усматриваю, что вы не имеете больше тех сухостей, коих лишение прежде сего причиняло вам только несовершенное воспламенение сердца: сухости, заставляющие нас взаимно отчаиваться когда-нибудь достигнуть до сего состояния блаженства, составляющего награждение одиноческой жизни, коей наши величайшие и глубочайшие учители делают нам прекраснейшее изображение. Однако ж, как я считаю и как я знаю собственным моим опытом, что иногда не худо удаляться от общих правил, я не буду вам много повторять унять те жестокие сражения, кои заставляют вас еще чувствовать сильные колебания внутренних прискорбностей; надобно немного удаляться от рассуждения вышних вещей, однако не упуская его из виду, чтоб придать нечто более к действительности. Впредь споспешествуй мне, дражайшая моя сестра, в совершенстве тех приятных восторгов, коих ваша теплота лишала вас до сего времени, несмотря на старания, делаемые мною, чтоб заставить вас вкусить их в совершенной их полности».