Едва не расхохотавшись, отец с восхищением посмотрел на сына.
В комнате отца был телевизор. Однажды сын включил его. Молодые люди прогоняли старика с лавки.
— Ишь, прирос, старый пень! — нагличал один.
— Придётся выкорчёвывать, — усмехался другой.
Старик сделал плаксивую мину.
— Я старый, — обиженно залепетал он, сунув руку в брючный карман, — но в штанах у меня есть одна маленькая штучка…
Молодые загоготали.
Старик достал пистолет.
Мальчик переключил канал.
«Нет ничего глупее развода, — успокаивал муж престарелую супругу. — Жена, как болезнь, — лучше иметь хроническую, чем острую…»
Сын не понимал, о чём идёт речь, сведя вместе брови, пытался сосредоточиться, но экран внезапно погас.
— Ты ещё не окреп, — повернулся к нему отец.
— Это и есть «древо познания»?
В глазах сына застыл вопрос. Но отец надеялся, что, повзрослев, он перешагнёт через него, как через песчаную горку.
Годы шли тихо, всех событий было: неурожай яблок, побитых поздними заморозками, да смерть канарейки, которую сменил зобатый скворец.
Случалось, приходили гости, возбуждённо махали руками, передавая городские новости. На улице только и разговоров было, что о нововведениях, и за столом, как попугаи, разбирали правительственные указы, обсуждали «дефицит бюджета» и «биржевые индексы». Звякали ложки, и сын за обедом слышал множество фамилий, которые не попадались в книгах. «Послушать, так у вас каждый день что-нибудь случается, — равнодушно замечал отец. — А мир врыт по самое своё основание, его и на йоту не сдвинуть. Попробуйте-ка добиться, чтобы не брали ваши тапочки или ставили на место тарелку». А вечером, укладывая сына, внушал: «Учись, сынок. Алгебра вечна. И музыка. И солнце. А времена приходят и уходят».
А потом зачастил один человек. Он крутил маленькой, как у змеи, головкой, крепившейся без шеи на покатые плечи.
— Ну что ты завёл его себе на забаву! — стыдил он отца, глядя, как сын бегает по дому с павлиньим пером. — Хочешь одиночество скрасить? Он же не игрушка, а ты взаперти держишь. Птицы, и те на волю рвутся…
— А что там, на воле? — хмурился отец. — Мало мы её хлебнули? Сидим вон, как потрёпанные петухи… — Широко разведя пальцы, он запустил в шевелюру пятерню. — Вот говорят: «Жизнь закаляет». А как? Дубит кожу, нечувствительной делает, толстой. Нет, успеет ещё желчью изойти…
Змееголовый развёл руками.
— Конечно, пускай хоть в детстве… — Он уныло следил за беготнёй, в которую включился сенбернар. Но, промокнув платком вспотевшую лысину, точно высморкался: — А всё же нельзя наперекор природе идти — толку не будет.
— Поживём — увидим… — отрезал отец.
И увидел. Год спустя, расхаживая по комнате с книгой, он диктовал громко и размеренно: «Со скорбию будешь питаться от земли во все дни жизни твоей. Терние и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою». Сын, склонив голову набок, едва поспевал. «Стоила ли игра свеч? — прервался для отдыха отец. — Узнать про добро и зло такой ценой — всё равно, что совать руку в огонь, чтобы узнать про ожог».
«Э-э-э…» — замотал головой сын, выводя чётким, недетским почерком: «Любое знание даётся с болью».
И отец прочитал свой приговор.
«Только глупцам», — захлопнул он книгу.
С тех пор отношения дали трещину. Уже не было той безмятежной доверчивости, когда звёздными вечерами они сидели у камина, слушая, как трещат поленья. Теперь каждый смотрел в свою сторону. «Жизнь берёт своё», — закрывшись в кабинете, ворчал отец, слыша, как в комнате сына опускается щеколда.
Сын вытянулся, у него стали пробиваться усики, которые делались особенно заметны, когда он кривил губы. Он уже не выбегал навстречу отцу, не играл с павлинами, его больше не забавляло радостное тявканье сенбернара.
Он по-прежнему проводил время с книжкой, но теперь часто смотрел мимо неё, оставаясь наедине с мыслями.
Ведь отец больше не читал их.
Изменился и отец. Борода у него пошла клочьями, возле рта залегли упрямые складки.
— Жизнь — это вам не семечки лузгать, — всё чаще приговаривал он, трогая своё лицо в зеркале.
— Так и смерть — не селёдка! — скалились оттуда.
Приходил змееголовый.
— Ну, что, брат, ещё день прожили, — грустно усмехался отец. — А зачем?
Гость пожимал плечами:
— Нас ведь не спрашивают.
— Нет, ты скажи, — заводился отец, — стоит ли старость продлевать? Ну кому мы нужны? И что за жизнь без любви?
— Тебе сына женить надо, — завертел лысиной змееголовый. — Тогда и вопросы, как рукой.