— И ты считаешь, что у Кендрика она отсутствует?
— Подозреваю, что да. То, что я видел на телевизионном экране, и то, что я видел пять дней назад во время слушаний комитета, дает мне основания думать, что это беспечный человек, которому абсолютно все равно, чьими костями он гремит, потому что он чувствует себя морально оскорбленным. Ум — да, мужество — несомненно, даже остроумие и привлекательность — все это, как мы согласились, должно быть присуще идеальному претенденту. Но я также увидел в нем и черту моего друга Сэмюэля Уинтерса, человека, который может в любой момент уйти из системы, потому что в его крови нет той лихорадки, которая побуждает бороться за высшую награду.
— Разве это так плохо, Джекоб? Речь сейчас не обо мне — я никогда не был так важен… Но разве так уж здорово для всех искателей этого поста постоянно болеть подобной лихорадкой?
— О Боже, Сэм, у меня от всего этого уже голова трещит.
— Может, что-нибудь выпьешь? — спросил Уинтерс и, зная ответ своего друга заранее, направился к бару под французским гобеленом на правой стене.
— Спасибо. То, что всегда, пожалуйста.
— Конечно. — Историк молча наполнил два бокала: в один — бурбон, в другой — канадское виски, и то и другое только со льдом. Он вернулся к креслам и протянул бурбон Менделю. — Все в порядке, Джекоб. Думаю, я во всем разобрался.
— Я знаю, что ты можешь готовить выпивку и одновременно думать, — улыбаясь, сказал Мендель и поднял бокал. — Ваше здоровье, сэр.
— Будь здоров, — ответил историк.
— Ну и что ты надумал?
— Каким-то образом лихорадку, о которой ты говоришь, эту потребность завоевать высшую награду, нужно внушить Эвану Кендрику. Без нее ему нельзя доверять, а без него ублюдки Гидеона — оппортунисты и фанатики — выйдут на сцену.
— Полностью с тобой согласен.
Уинтерс отхлебнул виски, глаза его блуждали по гобелену.
— Филипп и рыцари в Кречи были побеждены не только английскими лучниками и длинными мечами уэльсцев. Им пришлось состязаться с тем, что Сен-Симон описал через триста лет как «двор, обескровленный дикой буржуазной коррупцией».
— Твоя эрудиция выше моего понимания, Сэмюэль.
— Как нам привить подобную лихорадку Эвану Кендрику? Крайне важно это сделать. Сейчас я понимаю это очень четко.
— Я думаю, мы начнем с Милоша Варака.
Энни Малкэйи О’Рейли была вне себя. Четыре стандартные телефонные линии в офисе конгрессмена обычно использовались для исходящих звонков; именно этот конгрессмен, как правило, не имел большого количества входящих. Сегодня, однако, было не просто по-другому, сегодня был сумасшедший дом. В течение двадцати четырех часов самому маленькому и отнюдь не перегруженному работой штату на Холме пришлось бешено поработать. Энни даже позвонила двум работающим на картотеке конторским служащим, которые никогда не приходили по понедельникам, и попросила их явиться в офис. Затем она связалась с Филиппом Тобиасом, способным, хотя и безалаберным главным помощником, и потребовала, чтобы он бросил теннисную игру и притащил свою важную задницу в центр, иначе она его прибьет. («Что, черт побери, случилось?» — «Вы не видели вчерашнего Фоксли-шоу?» — «Нет, я плавал на яхте. Зачем оно мне?» — «Показывали его!» — «Что? Этого не должно было быть без моего одобрения!» — «Они, вероятно, позвонили ему домой». — «Сукин сын мне ничего не сказал!» — «Он и мне ничего не сказал, но я увидела его имя в последних выпусках в „Пост“». — «Господи Иисусе! Энни, достаньте мне пленку! Пожалуйста!» — «Только если вы приедете и поможете нам справиться с телефонами, дорогуша». — «Дерьмо собачье!» — «Я леди, а вы дурак. Не разговаривайте со мной таким образом». — «Прошу прощения, прошу прощения, Энни! Пожалуйста. Пленку!»)
В конце концов (и только потому, что она была в отчаянии, а у ее мужа Патрика Ксавьера О’Рейли по понедельникам были выходные, так как он работал по субботам в смене, которая занималась особо опасными преступлениями) она вызвала ирландского трудягу-детектива и сообщила ему, что если он не придет им помочь, она подаст на него заявление с обвинением в изнасиловании, хотя это и будет принятием желаемого за действительное, добавила она. Единственным человеком, с которым она не смогла связаться, был конгрессмен из Девятого округа Колорадо.
— Мне очень, очень жаль, миссис О’Рейли, — ответил ей мужчина-араб из супружеской четы, которая присматривала за домом Кендрика. Как подозревала Энни, он был, вероятно, безработным хирургом или экс-президентом университета. — Конгрессмен сказал, что будет отсутствовать несколько дней. Я не имею понятия, где он.