— Эй, парень, я видел твое выступление по телевидению! Тебе не кажется, что этот лысый кретин просто мечтает снова послать нас во Вьетнам в качестве пушечного мяса?
— Ну уж нет, солдат. Пусть сам лезет в мясорубку.
— Если вы умны, это не значит, что вы правы, сэр. И если он был обманут — что следует из его слов — это не значит, что он не был прав. Он — человек, который составляет силу нашей нации, а вы, что совершенно очевидно, нет!
— Мне кажется, я представляю разум, сэр. А в этом тоже сила нашей страны, во всяком случае, мне бы хотелось на это надеяться.
— Я не вижу ничего, что свидетельствовало бы об этом.
— Жаль. Свидетельства есть.
— Спасибо, конгрессмен, за ваши слова — вы выразили мнение многих из нас.
— Почему же вы не говорите об этом сами?
— Я не уверен. Куда ни повернешься, отовсюду услышишь: надо быть крутым. Я сам был крутым, хотя и был страшно напуган. Так уж случилось. Я хотел выжить. Но сейчас обстоятельства изменились. Это не просто люди против людей или пушки против пушек. Это машины, летающие в воздухе и делающие дырки в земле. Вы не можете в них прицелиться, не можете их остановить. Вы можете только ждать. Ждать смерти… Это ужасно!
— Жаль, что вас не было на слушании. Вы изложили бы мои мысли куда лучше, чем я, и с гораздо более впечатляющими аргументами.
Он действительно больше не хотел говорить; он выговорился, и незнакомцы на улицах мешали ему найти уединение, в котором он так нуждался. Он должен был привести свои мысли в порядок, разложить все по полочкам, решить, что делать, и решить быстро. Он принял назначение в комитет Партриджа, так как хотел заработать голос человека, который займет его место, и его помощник Фил Тобиас убедил его, что если он примет предложение Партриджа, это гарантирует ему голос. Но Эвана интересовало, действительно ли он вообще беспокоится по этому поводу.
Нужно признать, что до определенной степени беспокоится, но не из какого-то местного патриотизма. Может ли он сейчас просто закрыть лавочку и удалиться? Он не носил значок моральной чистоты на лацкане своего пиджака, но чувствовал врожденное отвращение к людям, которые взяли на себя определенные обязательства, а затем отказываются от них, так как это создает им личные неудобства. С другой стороны, он вышвырнул мошенников, которые норовили сорвать большой куш в Девятом округе Колорадо и отдать его на съедение волкам. Он сделал то, что хотел сделать. Чего еще могут требовать от него избиратели его округа, отдавшие за него свои голоса? Он пробудил их (по крайней мере, он так думал) и не жалел ни сил, ни денег, чтобы добиться этого.
Не спешить, подумать. Он действительно должен подумать. Наверно, ему придется отложить Колорадо на будущее. Сейчас ему сорок один год, через девятнадцать лет будет шестьдесят. Черт побери, это-то какое имеет значение?.. Это имеет значение… Он направлялся обратно в Юго-Западную Азию, к людям, которых прекрасно знал и знал, как с ними работать, но, подобно Менни, не собирался прожить свои последние годы — если повезет, десятилетие или два — в том же окружении… Менни, Эммануэль Уэйнграсс — гений, олицетворение гениальности, деспот, ренегат, совершенно несносный человек — фактически заменил ему отца. Эван по-настоящему не знал своего отца; тот далекий человек умер при строительстве моста в Непале, когда ему едва исполнилось восемь лет…
— Эй, — завопил какой-то толстяк, который как раз появился из завешенной пологом двери бара на Шестнадцатой улице. — Я только что видел тебя. Ты был в телевизоре, сидел за столом! Это была программа ежедневных новостей. Скукотища! Я не знаю, о чем ты там трепался, но одни бездельники хлопали, а другие тебя поносили. Это был ты!
— Вы, должно быть, ошиблись, — ответил Кендрик, торопливо проходя по тротуару. Боже мой, подумал он, ребята из кабельных новостей уже выпустили в эфир укороченную импровизированную пресс-конференцию. А ведь он оставил свой офис не более чем полтора часа назад. Значит, кто-то очень спешил. Эван знал, что кабельному телевидению постоянно требуется что-то свеженькое, но ведь столько событий происходит в Вашингтоне! Почему он?
Кендрик направился обратно в Мэдисон-отель, находящийся всего в квартале отсюда, туда, где он провел воскресную ночь и где у него хватило сил собраться с духом и позвонить к себе домой, чтобы узнать, не вызвало ли каких-либо осложнений его появление в Фоксли-шоу.
— Осложнения возникли только для тех, кому нужно сюда позвонить, Эван, — ответил доктор Сабри Хасан по-арабски; на этом языке оба они говорили не только для удобства, но и по другим причинам. — Телефон звонит не переставая.