— Имеет, и самое непосредственное! Кстати, я уже начал строить эти паровые бани на террасе, да и планы для бельведера внизу у ручьев уже готовы. Никто не может остановить Эммануэля Уэйнграсса, пока он, к своему полному удовлетворению, не закончит своих проектов.
— Менни, ты невозможен!
— Это я уже когда-то слышал…
Милош Варак шел по усыпанной гравием дорожке парка под названием «Ручей у скалы» к скамейке, с которой открывался вид на ущелье. По ущелью неслись воды притока реки Потомак. Это было удаленное от бетонных тротуаров тихое местечко, которое облюбовали летние туристы, желавшие укрыться от жары и удрать подальше от суматохи городских улиц. Как и ожидал чех, спикер Палаты Представителей был уже там. Он сидел на скамейке, спрятав седые волосы под ирландской шапочкой, козырек которой наполовину закрывал его лицо; болезненно худую фигуру укутывал ненужный в этот знойный августовский день плащ. Спикер явно хотел, чтобы его никто не узнал. Варак приблизился и заговорил:
— Мистер спикер, для меня большая честь встретиться с вами.
— Сукин сын, ты, иностранец! — Исхудалое лицо с темными глазами и дугообразными седыми бровями было сердитым, но в то же время беззащитным. — Если ты — поганый посланник коммунистов, тебе не на что надеяться, Иван! Я не собираюсь баллотироваться на следующий срок. Я вне игры, в январе все будет кончено, капут, а что случилось тридцать или сорок лет назад, мне на это начхать. До тебя дошло, Борис?
— У вас была выдающаяся карьера, вы были созидательной силой в этой стране, которая стала и моей страной. А насчет того, что я русский или агент восточного блока, то скажу вам лишь одно: последние десять лет я боролся и с теми, и с другими, и об этом знает довольно много людей в нашем правительстве.
Серые глаза политика изучающе смотрели на Варака.
— У тебя не хватило бы храбрости или глупости сказать подобное мне, если бы ты не мог этого подтвердить. — Он говорил с заметным акцентом северного жителя Новой Англии. — Однако ты угрожал мне.
— Только чтобы привлечь ваше внимание, убедить вас встретиться со мной. Можно мне сесть?
— Садись, — произнес спикер так, будто обращался к собаке, которая обязана ему повиноваться. Варак сел, оставив между ними довольно много места. — Так что ты знаешь о событиях, которые могли происходить, а может быть, и нет, в пятидесятые годы?
— Если быть точным, это произошло семнадцатого марта тысяча девятьсот пятьдесят первого года, — ответил чех. — В этот день в благотворительном госпитале Девы Марии в Белфасте у молодой женщины, которая несколько лет назад эмигрировала в Америку, родился сын. Она вернулась в Ирландию, объяснив это следующим: ее муж умер, и, переживая свою тяжелую потерю, она хотела, чтобы их ребенок был на родине у ее родных.
— Ну и? — спросил спикер; взгляд его оставался холодным и твердым.
— Я думаю, вы все знаете, сэр. Никакого мужа не было, но был человек, который, похоже, очень ее любил. Многообещающий молодой политик, попавший в ловушку несчастливого брака, который он не мог расторгнуть по закону церкви. В течение многих лет этот человек, кстати, талантливый юрист, посылал женщине деньги и посещал ее и ребенка в Ирландии так часто, как только мог… конечно, под видом американского дядюшки.
— Ты можешь доказать, кто были эти люди? — резко перебил его спикер. — Не свидетельскими показаниями с чужих слов или сомнительным опознанием очевидца, а письменными свидетельствами?
— Могу.
— Чем? Как?
— Велась переписка.
— Лжец! — рявкнул семидесятилетний старик. — Перед смертью она сожгла эти проклятые письма.
— Боюсь, что она сожгла все, кроме одного, — тихо промолвил Варак. — Я полагаю, она собиралась уничтожить и его тоже, но смерть наступила раньше, чем она ожидала. Ее муж нашел письмо среди других вещей в ее туалетном столике. Конечно, он не знает, кто такой Э., да и не хочет знать. Он только благодарен, что его жена отвергла ваше предложение и оставалась с ним эти последние двадцать лет.
Старик отвернулся, в глазах его блеснули слезы, которые он тут же смахнул.
— Моя жена тогда меня покинула, — ответил он едва слышно. — Наши дочь и сын учились в колледже, и не было причины продолжать дальше притворяться. Обстоятельства изменились, взгляды изменились, я был в такой же безопасности, как и Кеннеди в Бостоне. Даже щеголи в епархии архиепископа держали рот на замке. Конечно, я дал понять некоторым из этих лицемерных подонков, что если церковь попытается вмешаться в выборы, я настрою против них черных радикалов и евреев, и они поднимут в Палате бунт против их свободного от уплаты налогов священного статуса. Епископ чуть было не получил апоплексический удар, посылая на мою голову всевозможные проклятия, но я заставил его замолчать. Я сказал ему, что моя бывшая жена, наверно, спала и с ним тоже. — Седоволосый спикер с изборожденным глубокими морщинами лицом замолчал. — Матерь Божья, — вскрикнул он, уже не скрывая слез, — я так хотел вернуть эту девушку!