— Я так не думаю, — задумчиво сказал Эван. — Чем меньше она будет знать на данный момент, тем лучше.
— Где вы сейчас? — спросил профессор.
— В мотеле в пригороде Вудбриджа, это довольно далеко от Девяносто пятого шоссе. Мотель называется «Три медведя», я обосновался в домике номер двадцать три. Он самый последний слева возле леса.
— Из сказанного вами я делаю вывод, что вам нужны вещи. Без сомнения, пища. Вам нельзя выходить, так как вас могут увидеть, а номера в мотеле с домиками не обслуживаются.
— Нет, еды не нужно. По пути я останавливался пообедать.
— Тогда что вам нужно?
— Подождите, пока выйдут поздние утренние газеты, и пошлите Джима, садовника, в Вашингтон купить как можно больше различных изданий, пусть хватает все, какие только ему попадутся.
— Я составлю ему список. Потом Каши привезет их вам.
Только к тринадцати тридцати прибыла жена Сабри в мотель в Вудбридже, Виргиния. Эван открыл дверь двадцать третьего домика и с удовольствием отметил, что она приехала на грузовичке садовника. Он даже не думал об отвлекающем маневре, зато два его друга из Дубай поступили разумнее и не стали гнать его мерседес мимо толпы людей у его дома. Пока Кендрик придерживал дверь, Каши быстро сделала две или три ходки к грузовичку, потому что, кроме пачки газет со всех концов страны, она привезла и продукты. Здесь были сэндвичи, упакованные в пластик, две кварты молока в ведре со льдом, четыре горячие тарелки, в которых было два арабских и два европейских блюда, и бутылка канадского виски.
— Каши, я не собираюсь торчать здесь целую неделю, — заметил Кендрик.
— Это на сегодняшний день и вечер, дорогой Эван. Вы находитесь в сильном напряжении и должны хорошо есть. В коробке на столе серебряная посуда и металлические стойки. Кроме того, я привезла матрасы и постельное белье. Но я бы хотела вас попросить вот о чем. Если вам придется срочно отсюда уезжать, пожалуйста, позвоните мне, чтобы я могла забрать серебряную посуду и постельное белье.
— Зачем? Разве квартирмейстер бросит вас в тюрьму?
— Я сама квартирмейстер, дорогой Эван.
— Спасибо, Каши.
— Вы выглядите усталым, йасахби. Вы не отдыхали?
— Нет, я смотрел этот проклятый телевизор. И чем больше я смотрел, тем больше сердился. Трудно отдыхать, когда ты в ярости.
— Как говорит мой муж, а я согласна с ним, вы выглядите очень эффектно по телевизору. Он также говорит, что мы должны вас оставить.
— Почему? Он сказал мне это несколько недель назад, но я не знаю почему.
— Поймите нас правильно. Мы арабы, а вы находитесь в городе, где нам не доверяют; вы на политической арене, где нас не выносят. И мы не хотим приносить вам вред.
— Каши, это не моя арена! Я ухожу, я сыт ею по горло. Вы говорите, что это город, который вам не доверяет. Да этот город никому не доверяет! Это город лжецов, жуликов и их пособников, мужчин и женщин, готовых, цепляясь своими когтями, вскарабкаться на любую стену, чтобы быть поближе к кормушке. Они сидят за одним столом и, благодаря довольно удачно отлаженной системе, высасывают кровь из каждой вены, в которой они могут сделать прокол, провозглашая святость своих целей, в то время как страна молчит и аплодирует, не зная, за что она платит. Это не для меня, Каши, я выхожу из игры.
— Вы расстроены…
— Расскажите мне, что здесь! — Кендрик бросился к кровати, где лежала пачка газет.
— Дорогой Эван…
Жена араба заговорила так твердо, как никогда раньше не говорила. Он невольно повернулся к ней, держа в руке несколько газет.
— Эти газеты оскорбляют вас, — продолжала она, и ее темные глаза смотрели прямо ему в глаза, — и, по правде говоря, там есть некоторые вещи, которые оскорбляют меня и Сабри.
— Понятно, — спокойно ответил Кендрик, пристально глядя на нее. — Все арабы — террористы. Я уверен, что об этом здесь напечатано самым крупным шрифтом.
— Да, это выделено.
— Но это для вас не главное.
— Нет. Я сказала, что вы будете оскорблены, однако слово это недостаточно сильное. Вы будете приведены в бешенство. Но перед тем, как вы сделаете что-либо непоправимое, пожалуйста, послушайте меня.
— Ради Бога, что случилось, Каши?
— Благодаря вам мой муж и я имели возможность посещать многочисленные сессии вашего Сената и Палаты Представителей. Также благодаря вам мы могли присутствовать даже на юридических дискуссиях между членами вашего Верховного Суда.
— Они не являются исключительно моими. Дальше.
— То, что мы видели и слышали, было замечательно. Государственные акты, даже законы открыто дебатировались, и не просто просителями, а учеными людьми… Вы видите только плохую сторону, видите зло, и, без сомнения, в том, что вы говорите, есть доля истины, но нет ли там и другой истины? Мы наблюдали, как много мужчин и женщин страстно отстаивали то, во что они верят, без страха, что их станут остерегаться или заставят замолчать.