— Не так быстро, — твердо ответил Кендрик, отворачиваясь от Дэнисона и направляясь к окну, как будто кабинет принадлежал ему, а не этому человеку президента. — Так каков же сценарий? Ведь это термин, верно?
— Что вы имеете в виду?
— Что вы от меня хотите? — спросил Кендрик, выглядывая на лужайку перед Белым Домом. — Если вы занимаетесь умственным трудом, зачем здесь я?
— Потому что игнорирование наших требований приведет вас к обратным результатам.
— Правда? — Кендрик опять повернулся лицом к начальнику штаба Белого Дома. — К обратным результатам?
— Вас должны признать, разве это недостаточно ясно? Он не может просто сидеть и делать вид, что вы не существуете, ведь так?
— А, я понимаю. Скажем, во время одной из его занимательных, но не слишком просвещающих народ пресс-конференций кто-нибудь упомянет мое имя, что теперь неизбежно. Он же не может сказать, что не уверен, за кого я играю — за муравьев или за гигантов?
— Ты понял. Пошли. Я буду направлять разговор.
— Вы хотите сказать, что будете контролировать разговор, не так ли?
— Называйте это как хотите, конгрессмен. Он — самый великий президент двадцатого столетия, и не забывайте об этом. В мои обязанности входит поддерживать статус-кво.
— Зато в мои обязанности это не входит.
— Нет, черт побери. Это общие наши обязанности. Я участвовал в сражениях, молодой человек, я видел, как люди умирали, защищая наши свободы и образ жизни. Говорю вам, это было священное зрелище! И этот человек, этот президент вернул ценности, которых нам так не хватало. Он повернул развитие нашей страны в нужном направлении только силой своей воли, своей индивидуальности, если хотите. Он самый лучший.
— Но не обязательно самый умный, — перебил Кендрик.
— Это не значит плохой. Галилей был бы паршивым Папой и никчемным Цезарем.
— Я полагаю, вы схватили суть.
— Совершенно верно. Итак, сценарий: объяснение простое и хорошо знакомое. Какой-то сукин сын проболтался об истории в Омане, а вы хотите, чтобы все было забыто как можно скорее.
— Я?
Дэнисон замолчал, разглядывая Эвана так, будто перед ним стояло какое-то чудовище.
— Это прямо основывается на том, о чем этот подонок Сван рассказал председателю объединенного правления.
— Почему Сван подонок? Это не он проболтался. Он попытался вышвырнуть человека, который приходил к нему.
— Он позволил этому случиться. Он руководил этой операцией, и я позабочусь, что его повесят.
— Неправильное построение фразы.
— Что?
— Не имеет значения. Но только ради того, чтобы быть уверенным, что мы оба руководствуемся одним сценарием, объясните мне, почему я хочу, чтобы все было забыто как можно скорее?
— Потому что там могут начаться репрессии против ваших вонючих арабских друзей. Именно это вы сказали Свану, и именно это он передал своему начальству. Вы хотите что-то изменить?
— Нет, конечно, нет, — вкрадчиво сказал Кендрик.
— Хорошо. Мы проведем короткую церемонию, во время которой он будет благодарить вас от имени всей страны. Никаких вопросов, только небольшая серия фотографий, затем вы исчезаете, — Дэнисон показал рукой на дверь, и оба двинулись к ней. — Знаете что, конгрессмен? — заметил начальник штаба, положив руку на ручку двери. — Это ваше разоблачение разрушило одну из лучших кампаний по распространению клеветнических слухов, о которой могла только мечтать любая администрация — я имею в виду пропаганду.
— Кампания по распространению клеветнических слухов?
— Да. Чем дольше мы молчали, отклоняя наболевшие вопросы под видом охраны национальной безопасности, тем больше людей думало, что лично президент заставил Оман все урегулировать.
— Он действительно произвел такое впечатление, — сказал Эван, недобро улыбаясь.
— Говорю вам, что он, может, и не Эйнштейн, но все равно гений, мать его! — Дэнисон открыл дверь.
Эван не шевельнулся.
— Позвольте вам напомнить, что в Маскате было убито одиннадцать мужчин и женщин. Что двухсот других всю оставшуюся жизнь будут мучить ночные кошмары.
— Это так! — ответил Дэнисон. — И он говорил то же самое, и в глазах у него, черт побери, стояли слезы! Он сказал, что они были настоящими американскими героями, такими же храбрыми, как те, кто воевал в Вердене, Панмунйоме и Дананге! Президент сказал это, конгрессмен, и это было искренне, и это возвышает нас в глазах всего мира!
— Он сказал это, суживая выбор, чтобы слова его стали убедительнее, — согласился Кендрик. — Если какой-то один человек и мог спасти тех заложников, то это должен был быть он.