— Это уходит, амиго. Я не знаю почему, но это уходит. Что-то происходит здесь с моим мальчиком, а я не могу этого понять — вот что сейчас важно.
— Он тоже много для вас значит, да?
— Он мой сын.
Зазвонил телефон. Уэйнграсс схватил трубку и поднес ее к уху, а Гонсалес-Гонсалес вышел за дверь.
— Ветреная голова, это ты?
— Как тебя туда занесло, Менни? — отозвался Кендрик из «стерильного дома» на восточном побережье Мэриленда. — Тебя прикрывал отряд Моссада?
— Нечто более эффективное, — ответил старый архитектор из Бронкса. — Здесь нет бухгалтеров, никто не считает шекелей за каждый пустяк. Но речь не обо мне. Что, черт побери, случилось?
— Я не знаю, клянусь, я не знаю! — Эван подробно описал свой день, начиная с ошеломляющего сообщения Сабри Хасана о разоблачении оманской истории, когда он был в бассейне и до того момента, когда он укрылся в дешевом мотеле в Виргинии, от встречи с Френком Сваном из Госдепартамента до прибытия в Белый Дом под охраной; от конфронтационного свидания с начальником штаба Белого Дома до представления президенту Соединенных Штатов, который еще больше ухудшил ситуацию, назначив церемонию награждения в Голубом зале в следующий вторник — с морским оркестром. И, в конце концов, до того факта, что женщина по имени Калехла, которая спасла ему жизнь в Бахрейне, в действительности была офицером ЦРУ, и сейчас ее везли к нему на самолете для выяснения.
— Судя по тому, что ты мне рассказывал, она не имеет никакого отношения к твоему публичному разоблачению.
— Почему нет?
— Потому что ты ей поверил, когда она тебе сказала, что она арабка, которую гложет стыд. Ветреная голова, я тебя знаю лучше, чем ты знаешь самого себя. В этих делах тебя не так-то легко обмануть. Она не имеет никакого отношения к твоему разоблачению. Для этой женщины разоблачить тебя значило бы подлить масла в огонь и еще больше раскалить тот безумный мир, в котором она живет.
— Осталась только она, Менни. Другие не стали бы этого делать, они просто не могли.
— Значит, за этими другими еще кто-то стоит.
— Но кто?! Только они знали, что я находился там.
— Ты только что поведал мне, сын мой, что этот Сван рассказывал о белокуром гаденыше с иностранным акцентом, вычислившем, что ты был в Маскате. Откуда он получил эту информацию?
— Его никто не может найти, даже Белый Дом.
— Может быть, я знаю людей, которые могут его найти, — перебил Уэйнграсс.
— Нет, Менни, — упрямствовал Кендрик. — Это не Париж, и те израильтяне далеко. Я им очень многим обязан, но придет день, и я попрошу тебя объяснить мне, какой у них был интерес к определенному заложнику в посольстве.
— Меня об этом не информировали, — ответил Уэйнграсс. — Я знал, что существовал начальный план, согласно которому готовили боевую группу, и я понял, что целью создания этой группы было добраться до кого-то внутри, но они никогда не обсуждали этого в моем присутствии. Эти люди умеют держать язык за зубами… Какой твой следующий шаг?
— Завтра утром встречаюсь с Рашад.
— А после этого?
— Ты не смотрел телевизор?
— Я у Джи-Джи. Разве ты забыл, что он признает только видеокассеты? У него идет повтор записей 1982 года, но почти все считают, что это сегодняшний материал. Так что там по телевизору?
— Президент. Он объявил, что я нахожусь в охраняемом уединении.
— Для меня это звучит как «заточение».
— В каком-то смысле так и есть, но тюрьма довольно терпимая, да и ко мне благоволят.
— Я могу получить твой номер?
— Я его не знаю. На телефоне ничего не написано, только пустая полоска, но я буду тебя информировать. Я тебе позвоню, если начну перемещаться в пространстве. Никто не может прослушать эту линию, но даже если бы и могли, это не имеет никакого значения.
— А теперь позволь мне кое-что спросить. Ты кому-нибудь говорил обо мне?
— Конечно, нет! Ты ведь можешь быть в секретном оманском досье. Я только сказал, что множество других людей, помимо меня, заслуживают благодарности, но я никогда не упоминал твоего имени. А что?
— За мной следили.
— Что?
— Эти штучки мне не понравились. Джи-Джи сказал, что у меня на хвосте клоун из федералки.
— Может, Дэнисон выудил тебя из файла и назначил охрану?
— Я сам себе охранник. Даже в Париже я начеку, в противном случае был бы мертв уже три года назад. А почему ты думаешь, что я есть в каких-либо файлах? Вне группы никто не знал моего имени, и ни одного нашего имени не упоминалось на той конференции утром, когда мы все уехали. В конце концов, сорвиголова, если меня охраняют, неплохо было бы дать мне об этом знать. Если уж я так опасен, что ко мне приставляют охрану, то им не мешало бы подумать о том, что я могу случайно снести кое-кому голову, не зная, что меня охраняют.