Почему возвратиться в Вашингтон ей приказали так категорически? Если новые инструкции были настолько секретны, что их нельзя было передать шифровкой, почему Митчел Пэйтон не сделал ей хоть какого-нибудь намека? Позволить кому-нибудь вмешаться в ее работу, не поговорив предварительно об этом с ней — это на дядюшку Митча не похоже. Даже год назад в оманской переделке (если возможна ситуация самой первостепенной важности, то именно она таковой и была) Митч через дипломатического курьера прислал запечатанные инструкции, без объяснений предписывающие ей сотрудничать с Консульским Отделом Госдепартамента независимо от того, насколько это может быть для нее оскорбительно. Она подчинилась, но это ее действительно оскорбило. А сейчас прямо с поля боя ее вызвали в Штаты, и она в абсолютном неведении, без единого слова от Митчела Пэйтона, также вынуждена была подчиниться.
Конгрессмен Эван Кендрик. За последние восемнадцать часов его имя гремело по всему миру, как звук приближающейся грозы. Нужно было видеть испуганные лица тех, кто был замешан в делах с американцами, кто смотрел в небо, раздумывая, не пора ли искать убежище и спасать свою жизнь под угрозой надвигающегося шторма, ведь вполне могут возникнуть акты мести против тех, кто помогал чужому человеку с запада. Эдриен недоумевала, кто мог организовать «утечку» информации. Нет, «утечка» — это слишком безобидное слово — кто подложил бомбу под эту историю! Со страниц каирских газет не сходило его имя, по всему Среднему Востоку Эван Кендрик прослыл святым или отъявленным грешником. Его ожидала канонизация или мучительная смерть в зависимости от того, где находились его судьи, даже в рамках одной страны. Почему? Неужели это сделал сам Кендрик? Неужели этот уязвимый человек, так мало похожий на политика, рисковавший своей жизнью, чтобы предотвратить ужасное преступление, после года унижений и самоотрицания решил потребовать политическую награду? Если это так, то он не тот человек, которого она так коротко, но так близко знала год назад. Они любили друг друга — словно во сне, исступленно, что, вероятно, было неизбежно при сложившихся обстоятельствах, — но те мимолетные мгновения великолепного утешения должны быть забыты. Если ее возвращают в Вашингтон из-за неожиданно ставшего честолюбивым конгрессмена, она забудет их, как будто их никогда и не было.
24
Кендрик стоял у окна, выходящего на широкую круговую подъездную аллею перед «стерильным» домом. Уже больше часа прошло с тех пор, как ему позвонил Дэнисон и сообщил, что самолет из Каира приземлился и Рашад посадили в ожидавшую ее правительственную машину; сейчас она находится на пути в Синвид Холлоу в сопровождении охраны. Начальник штаба хотел, чтобы Эван знал — офицер разведки Рашад энергично возражала, когда ей не разрешили позвонить по телефону с военно-воздушной базы Эндрюс.
— Она подняла скандал и отказалась садиться в автомобиль, — жаловался Дэнисон. — Сказала, что не имеет приказа от своего прямого начальства, и воздушные силы могут катиться ко всем чертям. Проклятая ведьма! Я ехал на работу, и они связались со мной по автомобильному телефону. Знаете, как она со мной разговаривала? «А вы кто такой, черт побери?» — вот что она мне сказала! Затем, чтобы еще усилить эффект, отодвинула трубку и громко у кого-то спросила: «Что это еще за Дэнисон?»
— Это потому, что вы чрезвычайно скромно себя ведете, Герб. Ей кто-нибудь ответил?
— Мерзавцы расхохотались. Именно тогда я ей сообщил, что она выполняет президентские указания и или она сядет в машину, или проведет пять лет в Ливенворте.
— Это мужская тюрьма.
— Я это знаю. Хе! Она будет у вас примерно через час. Помните, если она болтунья, я ее забираю.
— Может быть.
— Я получу президентский приказ!
— А я прочитаю его в ночных новостях. С комментариями.
— Дерьмо!
Кендрик двинулся было от окна за еще одной чашкой кофе, когда серый седан появился в начале круговой подъездной аллеи, обогнул поворот и остановился перед каменными ступеньками. Майор воздушных сил мгновенно покинул заднее сиденье, быстро обошел автомобиль и открыл боковую дверь возле тротуара, чтобы выпустить свою пассажирку.
В утреннем свете появилась женщина, которую Эван знал как Калехлу. Обеспокоенная и неуверенная, она закрыла глаза ладошкой от ярких лучей. Калехла была без шляпы, темные волосы свисали чуть ли не до пояса над белым жакетом поверх зеленых брюк, из-под которых выглядывали туфли на низких каблуках. Под мышкой правой руки она держала большую белую сумку. Пока Кендрик наблюдал за ней, воспоминания о вечере в Бахрейне вернулись к нему. Он снова почувствовал то потрясение, которое испытал, когда она появилась в дверях причудливой королевской спальни, озадаченная тем, что он бросился к кровати, чтобы спрятаться под простыней. Он вспомнил, как, несмотря на смущение, панику и боль или все это вместе взятое, он был поражен холодной красотой ее четко очерченного арабо-европейского лица и умом, который светился в глазах.