— Если будешь так себя вести, то тебе еще не раз понадобится помощь.
— Я и забыл, — прервал его Эван, с трудом ковыляя к ряду четырех туалетов и раковин. — Конечно, господин студент одновременно и судья, и присяжные, и правая рука Аллаха, которого он, тем не менее, посылает к дьяволу.
— Поймите меня, религиозный человек, — твердо сказал Азра, стоя рядом с ершистым собеседником. — Я веду войну не за Аллаха или Христа. Это борьба за приличную жизнь против тех, кто пытается уничтожить нас то ли пулей, то ли законом. Я обращаюсь ко многим, когда говорю: наслаждайтесь своей верой, выполняйте ее наставления, но не нагружайте меня всем этим. С меня хватит того, что я веду борьбу за то, чтобы остаться в живых. Невзирая ни на что!
Кендрик глянул на сердитого юнца с интересом. Они уже приблизились к раковинам.
— Не знаю, должен ли я говорить с вами на эту тему, — проговорил он, глядя на собеседника сквозь узкую щель отекших глаз. — А вдруг ты не Азра, которого меня послали разыскивать?
— Верь мне! — воскликнул террорист. — В этой работе взаимодействуют люди самых различных взглядов и убеждений. Но то, что их объединяет, сильнее того, что может их разъединить.
— Мы понимаем друг друга, — кивнул Кендрик.
Они добрались до ржавых раковин. Эван до отказа открутил единственный кран с холодной водой. Потом, чтобы не так шумело, уменьшил напор и погрузил лицо и руки в воду. Он омыл верхнюю часть туловища, несколько раз промыл рану на плече. Эван продолжал умываться, чувствуя, как Азра наполняется нетерпением и переступает с ноги на ногу. Итак, микрофон в бачке туалета. Услышат его или нет? Как бы то ни было, час пробил!
— Достаточно! — взорвался террорист, хватая Кендрика за здоровое плечо и пытаясь отвернуть его от раковины. — Говори, что ты видел в Берлине! Сейчас же! И какое у тебя есть доказательство измены… или глупости… или жадности?
— В это дело вовлечен не один человек, — начал было Эван. Тут с ним случился приступ кашля, сотрясавший все тело. — Они вынесли…
Вдруг Кендрик наклонился, ухватившись за край раковины, а потом заторопился к туалету.
— Я вырву, — прохрипел он, наклоняясь.
— Что они вынесли?
— Фотографии, — прохрипел Эван. — Контрабандой вынесли фотографии из посольства! Для продажи.
— Фотографии?
— Две кассеты. Я перехватил их, купил обе.
Ничего более не было произнесено в бетонной клетке. Тишина взорвалась звоном и лязгом, оглушающими звуками сирены. Охранники в форме ворвались внутрь, держа оружие наготове. Глаза их рыскали по сторонам. В мгновение они обнаружили объект поисков и рванулись к туалетам.
— Никогда! — завопил Амаль Бахруди. — Убейте меня, но вы ничего, не узнаете. Ни-че-го!
Двое охранников приблизились. Кендрик бросился на ошеломленных солдат, которые полагали, что прибыли помогать агенту, над жизнью которого нависла угроза. Он ударил наотмашь по изумленному лицу сначала одного, затем второго.
Третий солдат несильно ударил прикладом Амаля Бахруди по голове.
Его окружала тьма, но Эван знал, что находится на кушетке в тюремной лаборатории. Он чувствовал компрессы на глазах, лед лежал на различных частях тела. Он убрал толстый, влажный компресс. Лицо над ним прояснилось — смущенное лицо, сердитое лицо. У Кендрика совсем не было времени.
— Файзал! — воскликнул он и продолжил по-арабски: — Где Файзал? Где доктор?
— Да здесь я! У вашей левой ноги, — ответил оманский врач по-английски. — Изучаю своеобразную рану. Подозреваю, что кто-то укусил вас.
— Больше он кусаться не сможет. Я видел эти зубы на полу. Очень похожи на зубы рыбы-пилы, только желтые.
— В этой части света диета порой отличается своеобразием.
— Попросите всех отсюда, доктор, — прервал его Кендрик. — Мы должны переговорить наедине и немедленно.
— После того, что вы натворили, они вряд ли уйдут, да и сам я не уверен, что надо их отпускать. Вы что, с ума сошли? Они пришли спасать вашу жизнь, а вы набросились на них. Одному разбили нос, второму чуть не раздробили переносицу.
— Я должен был защищаться. Скажите им, что… хотя нет. Пусть они выйдут. Скажите им, что хотите, но мы должны побеседовать. Потом вы свяжетесь с Ахметом. Давно я здесь?
— Почти час.
— О Господи! Который час?
— Четыре пятнадцать утра.
— Поторопитесь! Ради всего святого, не медлите!
Файзал как можно более спокойным голосом отослал солдат, объяснив, что есть некоторые вещи, о которых он пока не может рассказать. Последний охранник направился к двери. Он снял автомат и протянул его доктору.