— Двадцать вторая буква, разделенная пополам.
— V… разделенная пополам… в наклонном положении… I — Иран?
— Нет. По номерам.
— Двадцать вторая…
— Да.
— Бахрейн?
— Да.
— Уже легче. Я сделаю несколько телефонных звонков. И как быстро вам все это понадобится?
— В разгар торжеств. Мы воспользуемся суматохой, чтобы уйти незаметно.
— Это будет примерно в полдень.
— Как скажешь. Между прочим, вели врачу, чтобы он передал кое-что необходимое для моего здоровья.
— Пояс с деньгами, конечно. Его тебе передадут.
— Хорошо.
— На повороте перед грузовой площадкой. Будьте там.
— Будем. — Эван положил трубку. — Мы должны быть в аэропорту в двенадцать часов дня.
— В аэропорту? — закричал Азра. — За нами заедут?
— Нас подберут по пути. Похитят гарнизонный автомобиль, на котором доставят нас в аэропорт.
— Я организую, чтобы один из наших связных здесь, в городе, отвез вас, — сказала Зайа Ятим. — Это будет человек, которому вы дадите адрес в Бахрейне — место встречи. В вашем распоряжении по меньшей мере пять часов до отъезда.
— Нам нужно принять душ, переодеться и отдохнуть, — сказал Азра. — Я уже не помню, когда в последний раз спал.
— Мне бы хотелось продумать ход вашей операции, — заметил Кендрик, вставая со стула.
— Как вам будет угодно, Амаль Бахруди. — Зайа Ятим подошла к Эвану. — Вы спасли жизнь моему дорогому брату, и у меня не хватает слов, чтобы выразить свою признательность.
— Просто доставьте меня в полдень в аэропорт, — ответил холодно Кендрик. — Честно говоря, мне бы хотелось как можно скорее попасть обратно в Германию.
— Договорились. В полдень, — согласилась террористка.
— Уэйнграсс будет здесь в полдень! — воскликнул офицер Моссада, обращаясь к Бен-Ами и подразделению, состоящему из пяти человек, которые расположились в подвале дома в Джейбель Саали в нескольких метрах от могил англичан, захороненных столетия назад. Примитивный каменный подвал был превращен в штаб-квартиру израильской разведки.
— Как он доберется сюда? — спросил Бен-Ами, сняв с головы тюбетейку. Ему гораздо больше шли голубые джинсы и широкая темная рубашка, выглядевшие на нем куда естественней. — У него паспорт, который был выдан в Иерусалиме, а это не лучший из документов.
— Его паспорт вполне может быть выдан не на имя Эммануэля Уэйнграсса. Не сомневаюсь, что паспортов у него больше, чем нищих на площади Жаботинского в Тель-Авиве. Он велел ничего не предпринимать до его приезда. «Абсолютно ничего» — вот его точные слова.
— Похоже, вы относитесь к нему уже не с таким предубеждением, как раньше, — сказал Яков, он же Голубой, который был сыном заложника и командиром подразделения.
— Потому что на этот раз мне не придется подписывать бумаги по его расходам. Их не будет, — не без удовлетворения заметил офицер. — Все, что мне нужно было сделать, это упомянуть имя Кендрика, и он тут же ответил, что уже выезжает.
— Это вовсе не означает, что у него не будет расходов, — хихикнул Бен-Ами.
— Ну уж нет. Я очень конкретно спросил, во что выльется для нас его помощь, и он ответил совершенно недвусмысленно: «Ваши расходы я беру на себя!» Это американское выражение означает, что он освобождает нас от уплаты.
— Мы тратим попусту время! — крикнул Яков. — Нам нужно произвести разведку в посольстве. Изучив планы посольства, мы поняли, что существует по меньшей мере с полдюжины способов добраться туда и освободить моего отца!
Резко подняв головы, все удивленно посмотрели на него.
— Мы тебя понимаем, — тихо промолвил офицер.
— Прошу прощения. У меня это вырвалось непроизвольно.
— Ты больше, чем кто-либо другой, имеешь на это право, — сказал Бен-Ами.
— Все равно я не должен был произносить такие слова. Еще раз прошу прощения. Но почему мы должны ждать этого Уэйнграсса?
— Потому что он — связующее звено, и без него мы не можем начать.
— Понятно! Люди Моссада — всего лишь триггеры. Теперь вы уже хотите помочь американцу, а не человеку, которому собирались помочь раньше. Да, черт побери, моему отцу!
— Результат будет тот же, Яков…
— Я не Яков, — взорвался молодой командир. — Для вас я всего лишь Голубой — сын человека, на глазах у которого в Освенциме разлучили отца и мать, оторвав их друг от друга, перед тем как отправить в газовую камеру. Я хочу, чтобы мой отец целым и невредимым вышел оттуда, и помочь ему сделать это — в моих силах. Сколько еще страданий должно выпасть на долю этого человека? Детство прошло в страхе — он видел, как детей его возраста вешали за пищевые отбросы, которые они пытались украсть, чтобы поесть, как их насиловали свиньи-гомосексуалисты из вермахта. Ему приходилось скрываться, голодать, блуждая по лесам, разбросанным по всей Польше, пока не пришли союзники. Затем, позже, Бог подарил ему троих сыновей, но лишь для того, чтобы двое из них были убиты. Моих братьев зарезал в Сидоне мерзкий ублюдок — арабский террорист! Так почему же я должен заботиться о каком-то американском ковбое-политике, который хочет стать героем, чтобы сниматься в фильмах и чтобы его физиономия была на коробках с кашей?!