— И она не сказала тебе, что ты мудак?
— У нее не было шанса. Письмо было без обратного адреса. Без телефона. Без факса. И е-мейла тоже не было. Все как в шпионском фильме — место и время встречи. Вот так, брат. Цав шмоне, короче.
— Дурак ты, все-таки, Сашка! Не поехать в Венецию с бабой для того, чтобы пойти пострелять. Тебя не от дырки в ноге, а в голове лечить надо.
— Ну и лечи. Но у тебя же нечем?
Вадик задумчиво посмотрел сквозь меня и сказал:
— Не лечи, а лети. Сашка, я тебе прописываю поездку на венецианские воды. Лучшего места для хромающего героя не найти.
— В смысле? — ошарашенно спросил я.
— В смысле, что там каналы, и тебе не придется много ходить. Надо ведь щадить ногу.
— Прежде всего надо щадить нервы.
А Вадик уже поставил на стол свой «ядерный чемоданчик», открыл его, и, приговаривая, «давно хотел испытать на ком-нибудь как это заказывать», поскакал по туристическим сайтам. Кажется, ему уже было все равно кого отправить в Европу — Ирку, меня или пациента из реанимации.
Вскоре я получил рецепт на билет до Мюнхена, включая машину.
— Да ну, — сказал я, вертя в руках факс. — Завтра вылет? Да ты что? А Орка, что я ей скажу?
— В первый раз по такой цене вижу! — ответил Вадик. — Ты просто везунчик. А при чем тут Ора? Для нее ты защищаешь Родину. Что так и есть, в каком-то смысле. Зачем ее вообще волновать? Все, видишь — вылет завтра ночью, билет получишь прямо в аэропорту. Неделя твоя. Через Альпы — в Венецию. Эх, где бы мне знакомого врача взять? А то с этими сволочами…
— Ччерт… Черт! — сказал я.
— И не забывай три раза в день жрать эти пилюли. А то ногу оттяпают. Да, и повязку меняй иногда. Будут проблемы — звони. Кстати, взятки я беру спиртным из «дьюти-фри», — Вадик хлопнул меня по плечу и осклабился. — Ты еще не понял, что это судьба?
Спорить с судьбой ни сил, ни желания у меня не было.
Мюнхен встретил меня с воинскими почестями. Самолет довольно долго ехал по полю в сопровождении бронетранспортера. Из открытого люка торчал оловянный солдатик бундесвера. Нас охраняли. Генная память дергалась.
Попасть в центр Мюнхена и запарковаться оказалось одинаково просто. Широкие улицы без всяких исторических подвохов сходились к центру — в конце войны бомбардировщики союзников особо не церемонились. Восстановленный в автомобильную эпоху город был функционален, добротен, но чувствовалось, что из него исчезли домовые. Хотя, скорее, больше мешала случайная информация о неподлинности из глянцевого «самолетного» журнала, чем сама подделка. Неизбывная человеческая уверенность, что именно ты достоин настоящего.
Было диковато, вернувшись с войны, ковылять по благополучному Мюнхену. Хромающим еврейским солдатом в немецком тылу был я здесь, озирался по сторонам и вспоминал отцовские рассказы о моем деде, утюжившем танком эту страну. По окончании экстремального туризма тогдашнего образца, прихромал он со второй мировой в разрушенный, но не обновляющийся, а самовосстанавливающийся советский мир и в положенный срок умер своей смертью в российской провинции — в тоске и атеизме. Получалось, что я тут был как бы банальным дублем его несбывшейся судьбы, бредущим без торжества и мести по безвизовому пространству. А моя война, моя хромота и мои обстоятельства попадания сюда — так у любой судьбы есть чувство юмора.
У Ратуши я честно задрал голову и вместе с толпой туристов понаблюдал парад кукол на башенных часах. Потом двинулся по главной торговой улице.
Если путешествовать «по понятиям», то в Баварии надо налегать на пиво с сосисками. Я зашел в первую же сулившую эти радости дверь. На входе наткнулся на устройство, на нескольких языках предлагавшее измерить количество алкоголя в моем организме.
Само заведение по демократичности, если не сказать неразборчивости в посетителях, было похоже на привокзальный буфет, гигантский, казалось поглотивший уже и сам вокзал, и уходившие в перспективу пути. Я прошел довольно большое для хромающего голодного человека расстояние, но четвертой стены так и не увидел. Сев уже куда попало, я почувствовал себя абсолютно лишенным индивидуальности, маленьким и просматриваемым отовсюду. Главная задача храмовой архитектуры всех времен и народов здесь была решена отлично. Понятие пивного путча перестало быть абстрактным и поражало своей адекватной масштабностью. Казалось, что здесь достаточно мужиков с большими кружками, чтобы покорить остаток мира.
Нынешняя Германия для еврея — это остывший ад, где в котлах варят пиво.
В Инсбруке, в отеле «Серый медведь», портье улыбался как человек, а не как биоробот. Он не пожелал ни взглянуть на мой паспорт, ни деньги вперед, а просто выдал ключ от номера.
На огромном деревянном лифте я поднялся в огромный же номер. В оба окна лез закат, высвечивающий Альпы. Снег начинался вдруг, сразу за скворечниками домов, словно прибитых к крутому склону. А ниже переливалась всей своей палитрой осень и акварельно стекала на дома, переходя в разноцветные стены.
Я спустился поужинать и позаботиться о ночлеге для брошенной на улице машины. Портье сказал, что паркинг в отеле есть, но если машина рядом, то нет смысла им пользоваться — завтра воскресенье и штрафовать не будут.
— А это достаточно безопасно? — мне не давало покоя, что сигнализации или хоть какого-то противоугонного устройства у съемной тележки не оказалось, а такие замки открывает за пять минут любой палестинский пацан.
Меня не поняли, и я пояснил:
— Ну, машину не угонят?
Брови портье чуть дрогнули, обозначая попытку поползти вверх:
— Будь я на вашем месте, сэр, я бы об этом не беспокоился.
В парке у пруда старая австрийка кормила уток, так же, как кормит кошек в нашем иерусалимском квартале старая «еки». И прожорливые утки так же спешили к ней, разве что не мяукали. Впрочем, и сам я кинулся на первое же кис-кис за тысячу километров.
Старый город оказался мал, но очень хорош собой. А на другом берегу реки дома были выкрашены в легкомысленные цвета театральных декораций. Почему-то хотелось кричать: «Не верю!»
Я стоял и смотрел, как весело умирало осеннее солнце в этом нарисованном городе. Сумерки принесли щемящую свободу, ту, которая бывает у затерянного путника, особенно у того, который знает что это чувство краткосрочно и скорее всего ложно. Просто нити паутины, прикрепленные к многочисленным моим обязанностям, воспоминаниям, понятиям, людям и даже к полудомашнему коту как-то ослабли, провисли, и то место в душе, где они обычно крепятся, вдруг растерялось от отсутствия напряга, что ли.
Верона, как безутешная вдова, уже кажется никогда не выйдет из медитации над двумя юными тушками. Областной центр, в котором после сыгранной трансвеститами из «Глобуса» пьесы, не случилось и уже никогда не случится ничего столь же значительного.
И сколько равноуважаемых семейств с тех пор на голубом глазу подталкивало своих отроков к самоубийствам во имя чистоты чувств и прочего эстетического воспитания.
В Вероне надо вспомнить о первой любви. Справедливости ради стоит заметить, что никто о ней и не забывал. Ну надо так надо. Я взял у портье в отеле карту и пошел. Любовь-кровь. Юля-Света. Юля + Света = Джульета.
Могила Джульеты была совсем рядом с отелем, оказывается именно эту часовню я видел с балкончика. Ни посетителя. Садик закрыт. Оставшись один на один с этой подростковой смертью, я не смог задержаться там надолго. Да и незачем все это. Мне не кажется, что эта история о любви. Она о смерти вдвоем. Она о том, что человек не хочет умирать один. Перед уходом я зачем-то сделал из карты голубя и запустил через решетку. Привет из детства, Светка. Все, ушел.