В то время в округе в ходу были проклятия типа «Черт побери аболиционистов» и «Черт побери ниггеров». Все сошло с рук, и, вероятно, ничего не было бы сделано, если бы меня убили. Таким было и остается положение дел в христианском городе Балтиморе. Масса Хью, поняв, что ему не возместят ущерб, отказался посылать меня обратно, к мистеру Гарднеру. Он оставил меня у себя, и его жена перевязывала мою рану до тех пор, пока я не выздоровел. Затем он взял меня на верфь, где сам работал десятником, и отдал в подчинение мистеру Уолтеру Прайсу. Меня сразу же послали конопатить и смолить суда, и вскорости я научился мастерски орудовать деревянным молотком и щипцами. Весь год после ухода от мистера Гарднера я зарабатывал столько, сколько получали самые опытные конопатчики. Теперь я уже кое-что значил для хозяина. Я посылал ему от шести до семи долларов в неделю. Иногда я отсылал ему и девять долларов; в день мне платили полтора доллара. Научившись конопатить, я сам подыскивал себе работу, сам заключал контракты и забирал деньги, которые зарабатывал.
Мой путь стал более гладким, чем раньше, мое положение теперь намного улучшилось. Когда нечего было конопатить, я ничего не делал. В это время старые мысли о свободе вновь овладевали мной. Работая у мистера Гарднера, я постоянно был так занят, что не мог думать ни о чем, кроме своей жизни, и в мыслях о ней я почти забывал о свободе. По опыту рабства я заметил, что, как только положение мое улучшалось, вместо того чтобы удовлетвориться им, я еще сильнее желал свободы и задумывался над тем, как достичь ее. Я обнаружил, что, чтобы сделать раба послушным, надо сделать его бездумным. Надо затуманить его моральное и умственное зрение и, насколько возможно, уничтожить силу разума. Ему нельзя дать обнаружить несуразность рабства, его надо заставить чувствовать, что оно правильно, а прийти к этому можно, только перестав быть человеком.
Как я уже говорил, мне платили полтора доллара в день. Для этого я заключал договоры: я зарабатывал; мне платили; это полностью принадлежало мне; и все же в очередной субботний вечер я был вынужден отдавать все до последнего цента массе Хью. А почему? Не потому, что он зарабатывал их, не потому, что он приложил руку, чтобы их заработать, не потому, что я был ему должен, и не потому, что он обладал хоть малейшим правом на это; но исключительно потому, что у него была власть, заставлявшая меня уступать ему. Право мрачного пирата на добычу в открытом море означает то же самое.
Глава 11
Сейчас я подхожу к той части моей жизни, когда я задумал и наконец добился того, чтобы избавиться от рабства. Но перед тем, как описывать любое из необычных обстоятельств этого дела, я считаю должным заявить о своем намерении освещать не все факты, связанные с ним. Мои доводы в пользу этого можно понять из следующего: во-первых, если я дам подробное изложение всех фактов, то не только возможно, но и вполне вероятно, что другие люди в связи с этим окажутся в стесненных обстоятельствах. Во-вторых, такое изложение, несомненно, более всего вызовет большую бдительность у некоторых рабовладельцев, чем было до того; это будет, конечно, охрана дорог, чтобы преградить путь к бегству из неволи всякому из дорогих мне собратьев.
Я глубоко сожалею о необходимости, которая принуждает меня замалчивать все важное, что связано с моим опытом рабства. Мне доставило бы, без сомнения, огромное удовольствие, так же как и придало бы значимость моему повествованию, если бы я позволил себе удовлетворить любопытство, которое, я знаю, существует у многих, и сообщил факты, объясняющие успех моего побега. Но я должен лишить себя этого удовольствия и не удовлетворять любопытства, которое это заявление могло бы вызвать. Я скорее позволю себе снести величайшие обвинения со стороны злонамеренных людей, чем оправдаю себя и таким образом создам опасность закрыть ту узкую лазейку, через которую брат-раб мог бы освободиться из цепей и оков рабства. Я никогда не одобрял того самого общественного участия, которым некоторые из наших западных друзей осуществляли то, что они называли тайной железной дорогой, но которая, я думаю, из-за их открытых заявлений перестала быть тайной[22]. Я чту тех добрых мужчин и женщин за их замечательное бесстрашие и рукоплещу им за их готовность подвергать себя кровавому преследованию, открыто признавая свое участие в освобождении рабов. Я, однако, вижу очень мало толку от этого как для них самих, так и для освободившихся рабов; в то же время, с другой стороны, я вижу и уверен в том, что эти откровенные заявления представляют собой несомненное зло для тех, кто еще не освободился. Чтобы просветить раба, ими ничего не сделано, в то время как хозяин начинает знать еще больше. Они побуждают его быть еще бдительнее и увеличивают его шансы при поимке рабов. Мы в долгу как перед рабами Юга, так и перед теми, кто бежал на Север; и, способствуя последним на пути к свободе, надо быть осторожнее, чтобы не сделать ничего такого, что, вероятно, может помешать оставшимся освободиться из рабства. Я должен оставить безжалостного рабовладельца в полном неведении о способах бегства, усвоенных рабом. Я должен заставить его вообразить себя окруженным мириадами невидимых мучителей, всегда готовых вырвать из его дьявольской хватки трепещущую жертву. Пусть он в одиночестве отыщет свой путь в темноте; пусть темнота, сопутствующая его преступлениям, окружает его; и пусть он чувствует, что в каждом шаге, который он делает, преследуя убегающего раба, он подвергается страшному риску помутиться в рассудке. Не будем же помогать тирану; не будем же светить ему, чтобы он мог отыскать следы беглеца. Но хватит об этом. Сейчас я перейду к изложению тех фактов, связанных с моим освобождением, за которое ответственность несу только я и за которое не может пострадать никто, кроме меня самого.
22