В начале 1838 года я вконец отбился от рук. Мне было непонятно, почему в конце каждой недели я должен отдавать вознаграждение за тяжкий труд своему хозяину. Когда я приносил ему жалованье за неделю, он, пересчитав деньги, смотрел мне в лицо со свирепостью грабителя и спрашивал: «Это все?» Его мог удовлетворить только последний цент. Однако, когда я отдавал ему шесть долларов, он иногда оставлял мне шесть центов, как бы поощряя. Меня же это возмущало. Я расценивал это как некое признание моего права на все. Сам факт, что он давал мне какую-то часть моей зарплаты, было, по моему мнению, доказательством того, что он признавал это право за мной. Мне всегда было неприятно получать эти крохи из-за опасения, что выдача нескольких центов успокоит его совесть и заставит его чувствовать себя этаким благородным разбойником.
Я всегда задумывался над тем, как освободиться, и, не находя прямых путей, продолжал работать по найму, чтобы собрать денег и купить себе свободу. Весной 1838 года, когда масса Томас приехал в Балтимор закупать товары, у меня появилась возможность обратиться к нему с просьбой позволить мне самостоятельно наниматься на работу. Он решительно отказал мне и обвинил в том, что я ищу всякую уловку, чтобы освободиться. Он сказал мне, что я никуда не могу ходить без его позволения и что в случае побега он не пожалеет усилий, чтобы поймать меня. Он убеждал меня согласиться с ним и покориться.
Он сказал, что если я хочу быть счастливым, то не должен строить планов на будущее. И добавил, что если я буду вести себя как следует, то станет заботиться обо мне. На деле же он советовал мне перестать беспокоиться о своем будущем. Казалось, он видел явную необходимость уничтожить мой интеллект, чтобы я довольствовался своей участью. Но, несмотря на него и даже на себя, меня все больше и больше захватывали мысли о несправедливости порабощения и путях освобождения. Через два месяца после этого я обратился к массе Хью с той же просьбой. Он не знал, что я уже обращался к массе Томасу и получил отказ. Сперва он тоже, кажется, хотел отказать, но, поразмыслив, дал согласие и предложил следующие условия: после работы по уже заключенным контрактам мне позволялось искать дополнительный заработок; в обмен за это право я должен был платить ему три доллара в конце каждой недели; на меня же ложилась и забота об инструментах, питании и одежде. На питание у меня уходило два с половиной доллара в неделю. Всего же, с учетом износа одежды и рабочих инструментов, я был вынужден постоянно тратить около шести долларов в неделю. Я должен был или заработать эту сумму, или отказаться от этого права. Дождь или солнце, есть работа или нет работы, но в конце каждой недели следовало отдать деньги, или же я был должен перестать работать по найму. Это соглашение, насколько оно ощущалось, было решительно в пользу моего хозяина. Оно полностью освобождало его от необходимости присматривать за мной. Его деньги были твердыми. Он получал все выгоды от рабовладения, минуя его ужасы, в то время как я переносил все тяготы раба и страдал от всех тревог и забот свободного человека. Я находил это невыгодным для себя. Но как ни тяжело это, думал я, все же так лучше, чем раньше. Это был шаг к свободе, позволяющий ощутить бремя ее ответственности, и я не собирался отступать. Я заставлял себя зарабатывать деньги. Я был готов работать день и ночь и благодаря неустанному упорству и трудолюбию смог оплачивать свои расходы и понемногу откладывать деньги каждую неделю. Все это длилось с мая по август. Затем масса Хью отказал мне в этом праве. Почвой для отказа послужило мое отсутствие в один из субботних вечеров, когда я должен был принести ему недельное жалованье. Этот промах был вызван посещением лагерного собрания в десяти милях от Балтимора. Еще за неделю я договорился с компанией ровесников ранним субботним вечером отправиться за город на ночевку и, задержавшись у работодателя, не стал заходить к массе Хью, чтобы не расстроить наш уговор. Я знал, что в ту ночь масса Хью не нуждался в деньгах, и решил, что по возвращении с ночевки заплачу ему три доллара. Я задержался в лагере на день дольше, чем намеревался, когда уходил. Но, как только вернулся, сразу же спросил его, могу ли заплатить то, что, как он считал, я был ему должен. Я увидел, что он очень зол. Он заявил, что у него чешутся руки закатить мне взбучку. Его интересовало, как я осмелился выйти из города, не спросив разрешения. Я ответил ему, что нашел работу и покуда я плачу ему сумму, которую он запросил за это, то не думал, что обязан спрашивать его, когда и куда мне идти. Этот ответ встревожил его, и, поколебавшись немного, он повернулся ко мне и сказал, что лишает меня права работать по найму и что ему следует знать, не собираюсь ли я бежать. Под тем же предлогом он приказал мне тотчас же принести домой инструменты и одежду. Я принес их, но вместо поисков работы, как ранее, провел целую неделю, не ударив пальцем о палец. Я поступил так в отместку. В субботний вечер он, как обычно, позвал меня для расчета. Я сказал ему, что ничего не заработал; всю эту неделю я бездельничал. Тут мы едва не сцепились. Он бушевал и клялся в своей решимости взяться за меня как следует. Я отмалчивался, но про себя решил, что, если он прикоснется ко мне, я отвечу ударом. Он не стал трогать меня, но сказал, что впредь я должен работать постоянно. Весь последующий день я раздумывал и наконец решился в третий день сентября снова попытаться бежать. В моем распоряжении было три недели, чтобы подготовиться к побегу. Рано утром в понедельник, перед тем как масса Хью мог чем-нибудь занять меня, я вышел и сам нашел работу у мистера Батлера, на верфи, рядом с подъемным мостом, что называется Сити-Блок, избавив его, таким образом, от необходимости искать для меня работу. В конце недели я принес ему около восьми или девяти долларов. Он, кажется, был весьма доволен и спросил меня, почему я не сделал то же самое неделю назад. Он, видимо, догадывался, что у меня на уме. Работой я старался устранить всякое подозрение по поводу моих намерений и весьма преуспел в этом. Полагаю, он не думал, что я никогда не был так доволен своим положением, как в то время, когда планировал побег. Прошла вторая неделя, и я вновь принес ему всю зарплату; и так он был доволен, что дал мне 25 центов (огромная сумма, которую рабовладелец мог дать рабу) и приказал мне разумно потратить их. Я сказал ему, как и был должен сказать, что так и поступлю.