Все зависело от того, в каком расположении духа пребывал сам полковник Ллойд и как ведут себя лошади, когда их подавали для выезда. Если лошадь едва плелась или вставала на дыбы, это объяснялось промахом ее смотрителей. Стоять у ворот конюшни и слышать, как почем зря ругают смотрителей, когда оттуда выводили лошадь, было мучительно. «За этим конем недосмотрели. Он плохо почищен или почищен скребницей, или ему не как следует задан корм; корм был слишком жидким или слишком сухим; его кормили слишком рано или слишком поздно; ему было слишком жарко или слишком холодно; ему дали слишком много сена и мало травы; или, наоборот, много травы и мало сена; вместо того чтобы подойти самому, старый Барни не по делу оставлял это сыну». На все эти жалобы, как бы несправедливы они ни были, раб никогда не должен был отвечать. Полковник Ллойд терпеть не мог малейшего возражения. Когда он говорил, раб должен был стоять, слушать и трепетать; так и было на деле. Я видел полковника Ллойда, когда он, заставив старого Барни, которому шел шестой десяток, снять шляпу и стать на колени на холодную, сырую землю, обрушил на его обнаженные, изнуренные тяжелым трудом плечи более чем тридцати ударов за раз.
У полковника Ллойда было три сына – Эдвард, Мюррей и Даниэль – и три зятя, мистер Уиндер, мистер Николсон и мистер Лаундес. Все они жили в Большом доме и не отказывали себе в удовольствии наказывать слуг по собственному усмотрению – от старого Барни до кучера, Уильямса Уилкеса. Мне довелось увидеть, как Уиндер поставил одного из домашних слуг на расстоянии, достаточном, чтобы достать его концом своей плети, и с каждым ударом оставлял ужасные полосы на спине раба.
Описывать богатства полковника Ллойда – почти все равно что описывать сокровища самого Иова[3]. Только прислуги у него было от 10 до 15 человек. Сам же он говорил, что владеет тысячей рабов, и я думаю, что в его словах была доля правды. У полковника Ллойда было так много рабов, что он даже не знал их в лицо; рабы же с окрестных плантаций знали только, что он был их хозяином. О нем рассказывали, что однажды, встретив по пути цветного, он обратился к нему в необычной для дорог Юга манере: «Скажи, парень, кому ты принадлежишь?» – «Полковнику Ллойду», – отвечал раб. «Ну и как, хорошо ли обращается с тобой полковник?» – «Нет, сэр», – последовал ответ. «Что, он заставляет тебя много работать?» – «Да, сэр». – «И что же, вдоволь ли он кормит тебя?» – «Да, сэр, вдоволь – не вволю».
Полковник же, выяснив, с какой он плантации и кто его надсмотрщик, поскакал дальше; человек же двинулся восвояси по своим делам, не подозревая, что разговаривал со своим хозяином. Две или три недели он даже и не вспоминал об этой встрече. Затем надсмотрщик объявил бедняге, что за эту оплошность его продают торговцу из Джорджии. Он был немедленно закован в наручники, и, таким образом, без единого предупреждения власть, более безжалостная, чем смерть, вырвала его и навсегда разлучила со своей семьей и друзьями.
Это и есть наказание за то, что в ответ на ряд обычных вопросов прозвучала правда, простая правда. Частичным следствием этого является тот факт, что рабы, когда их расспрашивают о своем положении и нравах хозяев, почти единодушно отвечают, что они довольны, а их господа добры. Рабовладельцам свойственно засылать шпионов в среду рабов, чтобы выявить их взгляды и настроения по поводу своего положения. Так как это делалось часто, то в результате среди рабов установилось правило, что осторожничать не повредит. Им было удобнее скрыть правду, чем, рассказывая о себе, делать какие-то выводы, и такое их поведение доказывало, что они ничем не отличаются от остальных людей.
Если рабы что-то и говорят о своих хозяевах, то в целом в их пользу, особенно если перед ними незнакомец. Когда я был рабом, меня часто спрашивали, добр ли мой хозяин, и я не припомню, чтобы ответил отрицательно; нет, я не то чтобы хвалил его, но, даже поступая так, я отдавал себе отчет, что это абсолютная фальшь; я всегда соразмерял доброту моего хозяина стандартом доброты, принятым среди окружавших нас рабовладельцев. Более того, рабы, подобно другим людям, впитывают предрассудки, свойственные им. Они думают, что их собственные хозяева лучше, чем у других рабов; и даже в тех случаях, когда на деле все наоборот. Кроме того, среди рабов не принято ссориться между собой, сравнивая доброту хозяев; всякий утверждал необычайную доброту именно своего господина. И в то же время каждый из них, оставшись наедине, проклинал его. Так было и на нашей плантации. Когда рабы полковника Ллойда встречали рабов Джекоба Джепсона, они редко расходились, не заспорив о своих хозяевах; рабы полковника заявляли, что он богаче всех, а рабы мистера Джепсона утверждали, что их хозяин ловкий и более человечный. Рабы полковника, в свою очередь, хвастались тем, что он в состоянии купить и продать Джекоба Джепсона. Рабы же мистера Джепсона хвастались его способностью наказать полковника Ллойда. Эти споры почти всегда кончались потасовкой, и те, которые одерживали верх, полагали, что ставили точку в спорном вопросе.
3