— Вижу! А мой совсем легкий. Давай.
Санька отдает вещмешок. Теперь легче. Но на душе кисло…
Старый колесный ХТЗ не слушается. Мотор то и дело глохнет. А когда Санька хочет включить первую скорость, трактор пятится назад.
— Эй! Задавишь! — кричит Ставцев, соскакивая с плуга.
— Разве это трактор? — ворчит Санька. — Старая рухлядь! Вот на ЧТЗ бы…
Огромный гусеничный ЧТЗ ведет Климов. Когда Санька предлагает поменяться, тот удивленно поднимает выгоревшие брови:
— Чего выдумал! К машине привыкать надо.
Ночуют в фургоне, вместе с настоящими трактористами. Тесно и холодно. Все пропахли керосином. Шумят, рассказывают анекдоты, гогочут. Неужели они не устали, не хотят спать? Наконец Саньке вроде начинает что-то сниться. Что-то очень интересное, но неуловимое. Сон только-только начался. Какой-то страшно интересный сон… И вдруг:
— Подъем!
Где-то кричат петухи: «Кукуру-уза-а! Кукуру-узу-у!»
Кто-то уже завел мотор, разогревает. Саньке хочется хоть чуточку постонать, покряхтеть. Но стыдно. И левый глаз почему-то плохо раскрывается. Опух, что ли?
После душного фургона утренний воздух кажется особенно чистым, дышать бы и дышать. Только очень уж холодно.
Санька долго не может завести мотор. Подходит бригадир.
— Чему вас только учили? Вот что, пацан, садись-ка на прицеп. А ты, черноглазый, сегодня баранку крутить будешь.
Ставцев садится за руль, а Санька кое-как усаживается на неудобной раме плуга. Плуг тоже старый, без сиденья.
Летит пыль из-под колес трактора, прямо в лицо. Дерет глаза, на зубах скрипит. Санька кашляет.
— Дыши носом, — оборачивается Ставцев. — Я вчера тоже так…
— Эй, черноглазый! — окликает его бригадир. — Не вертись! Куда борозду увел?
Ставцев выравнивает трактор и больше не оборачивается.
На повороте в конце гона надо поднять лемеха. Санька изо всех сил тянет рычаг. Что такое? Может быть, плуг неисправен?
— Крепче тяни! — кричит вездесущий бригадир. — Мало каши ел!
Наконец рычаг поддается. Но вот поворот кончен, надо снова опустить лемеха. И снова ни с места.
— Останови, черноглазый! Вхолостую гонишь!
Сизый от натуги, Санька кое-как опускает лемеха и больно ударяется коленкой о металлическую раму.
Солнце высоко уже, печет без поблажек. Приходится снять гимнастерку. Монотонно гудит трактор. Выползает из-под лемеха вывороченная земля. Пласт за пластом. Пласт за пластом…
— Эй, заснул? Подымай!
Этак и под плуг свалиться недолго. Скорей бы перерыв…
Никто не замечает уходящего на рассвете Саньку. Далеко, очень далеко идти. Оттуда ближе было… Вещмешок еще тяжелее почему-то. Будто уже не один, а два толстяка тянут за плечи: «Стой, не ходи!»
Подходя к поселку, Санька слышит гудок — время обеда. Значит, мать будет дома. Что он ей скажет?
Загребая сапогами пыль, бредет он по поселку. Лицо горит. Может, он заболел? А что, если заболеть? Ведь это так просто — незаметно постучать пальцем по градуснику.
На другом конце улицы появляется Галя Климова, с коромыслом. Санька быстро сворачивает за ближайший дом и бежит какими-то задворками. Лают собаки. Бьет по спине вещмешок. Бьет по ребрам сердце. Заметила его Галя или не заметила? Санька останавливается, проводит руками по мокрому лицу. Кажется, не заметила.
Он подходит к знакомой калитке. Может быть, мать уже пообедала и ушла? Хорошо бы… Нет, она еще дома.
— Ты заболел? Случилось что-нибудь?
— Нет… Так, по делу…
— Грязный ты какой… Есть хочешь?
Санька сегодня не завтракал. Мать ставит перед ним картошку с горячим молоком.
— Я тебя застану вечером? Или сегодня обратно пойдешь?
— Заночую, — угрюмо отвечает Санька.
Хлопает дверь, мать ушла. А что он скажет ей завтра? А что он скажет Гале? И тетка Климиха спросит про сына…
Поев, Санька разувается, ложится на койку, с удовольствием вдавливает лицо в мягкую подушку. Ему ничего не снится.
Когда он просыпается, в комнате еще светло. Добросовестно тикает будильник. Скоро придет с работы мать. Встать бы… Ноги болят очень. Если бы сегодня пришлось пройти еще столько же…
Санька долго лежит с открытыми глазами. На стене — портрет отца, давний, сбереженный матерью. Отец на этом фото совсем молодой еще, в темной кожаной куртке и светлой буденовке.
Дим Димыч рассказывал, как пробивались они в первые недели войны из окружения. День и ночь шли. По дорогам и без дорог. Их вел испытанный командир — полковник Гуртовой, Санькин отец. «Не спать! — раздавался его голос, когда кто-нибудь выходил из колонны и, шатаясь, отклонялся в сторону. — Под ноги!» Бойцы знали, что их командир спал не больше всех, если не того меньше. Но мало кто знал, что от долгой ходьбы вскрылась у командира старая рана — подарочек басмача…