К этому времени времени толпа на поверхности, сдерживаемая центурионами, протянулась вдоль всего пути следования крестового шествия и в этой толпе покачивался крест, высоко поднимаемый рыжебородым Рено, с помощью проволок, протянутых от штандартов солдат, эскортирующих его.
Затем из толпы появилась согбенная фигура Христа, реалистично подкашивающаяся под бременем креста. Один раз он упал и что-то сильно сдавило мне сердце так, что даже перехватило дыхание. Когда Христос падал и вставал, штандарты преторианцев даже не шевелились.
Теперь я понял значение преторианской гвардии. Они были там по приказу Бубо, по приказу, который они должны были беспрекословно выполнить, а я ведь потребовал от декана, чтобы Ред был распят на кресте.
Это Реда О'Хару собиралась распять и моя мания исчезла от перспективы остаться одиноким при виде другого человеческого лица.
— Кара, это же Ред, одурманенный "порошком послушания"! Бубо убьет его, если я не успею добраться до него первым!
Я повернулся и помчался к нижней рампе, проклиная себя за то, что не послушался предчувствий. Под поверхностью до вершины холма было около мили. К тому времени, как я прибуду, они уже вобьют гвозди и, несомненно, преторианцев проинструктировали образовать каре, чтобы отогнать меня. Но им не было известно о том, что я ношу лазерный пистолет.
Оружие, которое я предназначал для Реда, послужит ему защитой. Придется применить поражающий огонь, но мой товарищ будет спасен. И если мне придется выбыть из игры в соответствии с моими собственными правилами, на моей стороне будет самый лучший защитник на Харлече.
Я бежал, проклиная буквальное мышление харлечиан, и, хоть я и ругался, страшная ирония ситуации потрясла меня. Реду хотелось в этой сцене реализма. Та самая преторианская гвардия, которую он назначил для Бубо, подчиняясь дисциплине, которую навязал сам Ред, вобьет гвозди в его же ладони.
Неудивительно, что я не нашел Реда. Его содержали в священных камерах декана, поили, кормили и пичкали сильными дозами "порошка послушания", о котором когда-то упоминала Кара, чтобы приготовить его к этому ритуальному жертвоприношению. Никто не подумал обыскать эти камеры, так как в сознании харлечиан они были табу.
Никогда туннели Харлеча не казались мне такими длинными. После вечности иссушающих легкие усилий, я добрался до пустого сейчас футбольного зала и промчался вдоль него к длинному пандусу, ведущему наверх. Но прежде, чем я его достиг, на пандус с верхнего выхода вылился рассыпающийся поток объятых паникой харлечиан. Река мертвенно-бледных лиц, объятых древним ужасом, разливалась по пандусу — на поверхности бушевала электрическая гроза.
Опустив плечи, я врезался в этот поток, расталкивая харлечиан, разбрасывая легковесных существ направо, налево и прямо вверх.
— Электрический шторм! — вопили они, но я не внимал их крикам. Встречный напор толпы замедлял мое продвижение, пока сообразительный ум харлечиан не подсказал им решение — они начали перепрыгивать через меня. Тогда я стал двигаться быстрее под дугой свистящих тел, подпрыгивающих вверх, и освобождающих мне путь.
Свод из тел надо мной поредел и изменился. Шорты и туники быстроногих студентов уступили место промежностям пожилых жителей, развевающимся одеждам переодетых актеров и, наконец, черным юбкам преторианцев, несущихся без оружия, которое они бросили наверху.
— Трусы! — завопил я пробегающим и перепрыгивающим гвардейцам Бубо. — Вы оставили свое оружие!
Но они бесстыдно бежали в панике, и я вспомнил, что их копья увенчаны металлическими наконечниками, а металл притягивает молнии к себе.
Внезапно на пандусе, кроме меня, никого не осталось. Вход в пятидесяти метрах от меня обрамляли яркие вспышки молний. Вспомнив преторианцев, я немного задержался, чтобы вынуть лазерный пистолет из кобуры, и отшвырнул его в сторону. Продолжая бежать, я отстегнул поясной пульт и тоже отбросил его.
Я — землянин, самый храбрый из богом задуманных существ; у меня не было вечности ужаса, настраивавшего меня против молний, но, уверяю вас, доктор, мне понадобилось собрать всю свою волю, чтобы заставить себя броситься из туннеля в шипящий свет грозы. Но когда я ступил из устья пещеры в грязь, образовавшуюся от дождя, я обнаружил, что бросился на хвост направляющегося на юг скоростного поезда. Полоса молнии прошла.
Скользя и пошатываясь, бормоча молитвы и дыша озоном, я направился в темноте к холму. Когда я ступил на подножье холма, по мере того, как струи испарений рвали облака в клочья, чернота светлела. Постепенно мерцание заката вновь заняло свое место, возникла и потухла молния на юго-западе. Теперь, в пробившемся солнечном свете, я поднял глаза на Голгофу. Креста на вершине холма не было.
Я понял, что случилось. Распятие было сделано из выдержанного дерева, а его сухая древесина была пропитана окислами железа. Ред был пригвожден к громоотводу, распят и сожжен. Все, что осталось от Реда и креста — это кучка золы, осевшая на дне ямки, оставшейся от основания креста и сейчас наполненной водой.
Я продолжал передвигаться к кресту по грязи, чавкающей под ногами. Мне осталось лишь отдать последние почести моему товарищу — христианские похороны. Когда я добрался до вершины холма, облака унеслись к восточному краю горизонта, и солнце, повисшее над морем, посылало на вершину холма лучи параллельно поверхности. При этом свете я отыскал ямку от основания креста. На другой стороне ямки светились два огромных, отмытых от крови Реда дождем, гвоздя, которыми прибивали руки О'Хары. Перед ямкой лежали четки Реда.
Пальцами ног я подхватил гвозди и сбросил их в яму с бульоном из золы; ступней нагреб могильный холмик над останками Реда, утрамбовал пяткой и придал нужную форму подошвой ноги. Затем большим пальцем ноги поднял четки и уложил их на верхушке могильного бугорка.
— Ecce homo,[126] - произнес я.
Вот был человек, вознесшийся выше ангелов, и, да, отец моего ребенка; человек, чья душа связана навсегда с моей, но не мэндэнским компьютером, а более глубокой дружбой — разделенными друг с другом радостями, разделенными друг с другом наказаниями, разделенными мечтами и разделенной любовью. И такой великодушный человек умер так по-дурацки!
Я громко выкрикнул рвущиеся наружу слова душевной муки:
— Мария, Матерь Божья, пребудь же ты теперь с ним в час его смерти. Аминь! — и начертил на могиле крест. Так стойкий закоренелый методист отслужил похороны католика.
Я пошел прочь от креста, прочь с освещенного солнцем холма в тень места, ставшего для Реда Голгофой, в тень, окутавшую меня, словно покров. Несколькими метрами ниже пятка моей ноги наступила на пластмассовый череп, который был смыт дождем вниз и увяз в грязи. Глядя на ухмылку мертвой головы, я лицезрел Истину: по дуге пространства я прошел с
Редом всего лишь маленькую часть его мирской жизни. О'Хара же завершил бесконечный круг, замкнув его на началах нашего духа, в Стране Пластиковых Черепов — технологической Голгофе!
Не сознавая этого, я развратничал с Богом в мэндэнских домах похоти, тузил этого Бога в вытрезвителе мэндэнской кутузки; я крался с ружьем за помазанником божьим по туннелям Харлеча и невольно был использован последним Иудой, как инструментом предательства святого О'Хары. Мои грехи были тяжки, но я не был сыном греха.
Иуда никогда и нигде не потратит свои сребреники. Шагая по туннелю, я поклялся Земной империей, что декан Бубо умрет.
По дороге домой я зашел в таверну и заказал пуншевую чашу, чтобы почтить память ирландца способом, который он высоко оценил бы, а также, чтобы привести в порядок расстроенные нервы. На этот раз в таверне было полно народу, но я никому не позволил бы занять стул, на котором сидел Ред в тот раз, когда мы планировали ниспровержение Бубо. Я принялся за четвертый стакан, когда включился телевизор и началась передача новостей. Диктор, студент с искаженным горем лицом, говорил о смерти Реда, прочувствовано расхваливая "этого дальнего странника, пришедшего из отдаленной галактики с планеты, называемой Земля, и принесшего нам искусство драмы и давшего нам дар смеха. Но его смерть окутывает какая-то тайна. Командующий центурионами Рено обещает провести расследование. Даже короткие ноги учителя Реда донесли бы его до безопасного убежища в туннеле… Минуту внимания. Мы прерываемся для передачи специального сообщения из канцелярии декана Бубо…"