— Виновны, — ответили мы.
— И что вы скажете на эти обвинения? О'Хара сделал шаг вперед.
— Командующий, — воскликнул он, — я всего лишь глупый ирландец, и единственным извинением является мое невежество, ноя хотел бы сказать пару слов в защиту курсанта Адамса.
— Вольно, О'Хара, и рассказывайте все как было.
— Сэр, курсантам Объединенного Космического Флота полагается вести себя как офицерам и джентльменам. Прежде, чем офицер станет джентльменом, сэр, он должен стать человеком. Оскорбление, нанесенное одному курсанту, пятнает честь всего Флота, сэр, Вашего Флота и моего, сэр, и эта честь была поставлена на карту, когда военный-полицейский обозвал курсанта Адамса лжецом, сэр.
— Все это было бы так, если бы курсант Адамс не солгал, — заметил Командующий.
— В том-то и вся соль, сэр. Ipso facto[25] курсант Адамс не мог солгать, потому что не обмолвился с полицейскими ни одним словом.
— Это правда, Адамс?
— Да, сэр. Я не открывал рта, сэр.
— Отчислите нас, сэр, если так нужно, — продолжал Ред, — но не отчисляйте с бесчестьем, в особенности курсанта Адамса, который доблестно сражался против превосходящих сил, пока я ходил созывать подкрепление… Он сражался героически несмотря на превосходство противника, сэр, чтобы защитить честь Объединенного Космического Флота, вашу честь и мою, сэр.
— Курсант О 'Хара, — произнес Командующий, — подождите приговора в приемной, пока я не оправлюсь от вашей речи.
Когда Ред покинул кабинет, Командующий Омубу сложил страницы рапорта в надлежащем порядке и печально взглянул на меня:
— Вольно, Адамс. Так вот, дать вам медаль я не смогу. Здесь пять обвинений против вас и четыре против О'Хары. С другой стороны, я не могу отчислить вас. Копия слушания дела прочтена Адмиралом Бредшоу. Если бы я отчислил вас после такой речи, я оказался бы самым паршивым командиром в истории училища. Но есть один маленький совет, который мне хотелось бы дать вам.
— Да, сэр.
— Юноша, есть лишь одна вещь глупее глупого ирландца — это самоуверенный алабамец.
Нас подвергли заключению в квартире на месяц на половинном окладе и приговорили к перманентному испытанию на оставшийся период выпускного года, что означало, что любое нарушение дисциплины повлечет за собой отчисление из училища. Но заключение привело нас в состояние высшего возбуждения, причем меня больше, чем О 'Хару, так как он убивал время, раскладывая пасьянсы.
Когда заключение окончилось, наше стремление отпраздновать это событие достигло своего зенита, а военная полиция к тому времени оставила в покое дом Мадам Чекод.
Мы пришли к Мадам Чекод в пятницу вечером, а ушли в воскресенье утром, разоренные дочиста, так что вынуждены были голосовать на дороге, чтобы добраться до училища бесплатно. Мы проходили по району дешевых лавчонок и ломбардов, когда в холодном мартовском воздухе повеяло ароматом кипящего кофе.
Я потянул носом воздух. Это был кофе, сваренный с цикорием, и внезапная ностальгия пробрала меня глубже, чем холод. Кто-то варил кофе по-алабамски.
Мы проходили мимо обветшалого здания склада и я заметил грубовато написанное от руки и выставленное в окне объявление:
МИССИЯ СВЯТОСТИ МОРЯКА БЕНА
Войди и помолись……………………………………………………….
………………………………………….бесплатный кофе и пышки.
Внутри помещения проповедь была в разгаре. Я придержал О'Хару.
— Ред, а не угостить ли тебя доброй старой религией, с пеклом, в стиле южан, плюс чашечкой кофе?
— Я не отказался бы попробовать и то и другое.
Мы вошли и сели на скамью позади, не желая искушать проспиртованных изгоев, сгрудившихся около кафедры, запахом отличного виски, распространяемого нашим дыханием.
Моряк Бен с кафедры с таким знакомым мне произношением родного края проповедовал на тему о грехе пьянства.
— Ребята, я был пропитан водкой, пока Иисус не выжал меня досуха. Я так сильно вонял самогоном, что было просто удивительно, как это налогосборщики не устраивали на меня облаву, как на самогонщика. Я говорю вам, что если бы я умер тогда и попал в ад, то не горел бы, а бурлил, — тут его голос понизился и нотки бахвальства сменились нотами благоговения и благодарности, — и тогда я встретил самую лучшую женщину, которую когда-либо бог давал грешнику. Она была очень усердна. Прежде, чем умереть, она наставила меня на путь к Иисусу, оставив тот маленький сверток радости, который вы сейчас знаете как сестру Сельму, и с тех пор я все время плыву прямым путем… Играй, сестра Сельма.
Брат Бен включил свет, направленный на девушку у скрытого в тени пианино. Она была одета в простую серую юбку и белую блузку, и свет создавал ореол вокруг ее пепельно-белокурых волос. Когда она начала играть "Отправимся на реку", я понял, почему пропойцы толпились у кафедры.
В общем-то этот гимн — похоронная песня, но я почувствовал, что она соответствует проповеди брата Бена, и я встал, чтобы запеть вибрирующим тремолло, от которого у меня самого на затылке взъерошились волосы. После молитвы сестра Сельма занялась сбором пожертвований. Ей было не больше восемнадцати лет; она плыла по проходу, покачивая бедрами, что придавало походке воздушность и женственность. Ее голубые глаза сияли одухотворенностью, и когда она подошла к нам и улыбнулась, я почувствовал, как по моей щеке скользнули крылья ангела.
Но я смутился за себя и за Реда, так как мы ничего не могли пожертвовать. А взглянув на блюдо, которое как раз было перед Редом, я смутился и за девушку. В блюде по существу не было ничего, кроме пенни, нескольких никелей[26] и единственного десятицентовика.
Ред, казалось, приклеился к блюду; он держал его так долго, что я испугался, не совершает ли он какой-нибудь невразумительный ирландско-католический обряд, и не считает ли он сбор. Когда он подтолкнул меня блюдом, я не глядя, вручил его девушке и был изумлен, услышав ее слова:
— О, благодарю вас, брат О'Хара.
Брат Бен управился с финальной молитвой и пригласил нас в буфет на кофе и пышки.
— Ты утаил от меня деньги, ублюдок? — прошептал я.
— Нисколько, мой мальчик. Я выписал девушке "ай оув ю"[27] на двадцать долларов со сроком уплаты в следующее воскресенье.
Кофе и пышки в церковной кухне оказали на меня такое действие, словно я вернулся домой. А когда брат Бен обнаружил, что я из Алабамы, он увлек меня беседой, в то время, как Ред увлекал сестру Сельму. Брат Бен, как я узнал, был наладчиком станков на ткацкой фабрике в Джексоне, на Миссисипи, и сезон работал на судне-креветколове в Христианском проливе. Во время пребывания в море ему было Знамение и с тех пор он получил прозвище "моряк Бен".
В одном из перерывов в нашей беседе с братом Беном, я услышал, как О'Хара говорит сестре Сельме:
— Девочка, я выдерну перо из крыла ангела и украшу им твои прелестные волосы.
Я понял, что он начинает решительную атаку на Сельму. Взглянув в их сторону, я заметил, как Сельма качнула бедрами, делая Реду реверанс, когда он произносил комплимент, и мной опять овладела ностальгия. Я уже стал забывать, как кланялись девушки на Юге, и не видывал такого поклона со времени моего последнего посещения собрания молодых баптистов в Джексон Гэп.
Когда я, в конце концов, пробился на несколько слов к Сельме, то, первым делом, извинился за долговую расписку Реда.
— Так делают пожертвования в Ирландии, — объяснил я ей, — и я тоже обещаю пожертвовать двадцать долларов.
— Я публично заявляю, — сказала она, но уже не кланяясь, — что это самое щедрое пожертвование, брат Джон. Почему бы вам не наведаться в субботу на ужин из цыпленка.
Я быстро согласился. Сорок долларов — это уйма денег за ужин из цыпленка, но я был полон решимости заставить Реда уплатить по долговой расписке в срок, а если миссия брата Бена не получит деньги до субботнего вечера, после рейда к Мадам Чекод положить на блюдо в воскресное утро будет нечего.
27
Ай оув ю