— Удивительно, как твой дохляк продержался до пятилетия дочери. Мне бы такого хватило максимум на год, — Виктория смотрит на меня сквозь бокал золотистого портвейна.
— Мама! — одергивает тещу голос жены, но мадам Либар беспечно отмахивается:
— У него в кофе столько забвения, что повезет если по утру вспомнит собственное имя.
— Как ты смеешь, не спросив меня! — такой неприкрытой клокочущей злости я никогда не слышал от Лики. Слова точно звучат в моей голове — вся сцена — украшенная кухня, усмехающаяся Виктория, безразлично пьющий кофе Влад, видится мне глазами жены.
Лика вырывает чашку из моих рук и со звоном разбивает об пол. Теща улыбается. Руки жены дрожат от ярости. Воспоминание развеивается, и я переношусь в холл нашего дома, украшенный к Рождеству. У большого в полный рост зеркала внимательно разглядывает себя Виктория. Этот вечер я помню — Лика повздорила с матерью из-за пластических операций, я застал ее плачущей на веранде, а потом мы занимались любовью прямо на лестнице, не успев добраться до спальни. Но в видении акценты смещаются.
— Так много седых! — Виктория раздраженно выдергивает волосок из идеально гладкой прически, — и морщины! Ты только посмотри — вокруг глаз, между бровей и даже на щеке, где была милая ямочка.
— Странно, если в шестьдесят шесть ты станешь выглядеть, как выпускница колледжа, — тон Лики холоден, а рука, держащая мою, горяча.
Но Виктория не реагирует на дочь — крутит головой из стороны в сторону, подмечая все новые изъяны.
— Придется Роберу сегодня попотеть, — ухмыляется теща, а пальцы жены напрягаются в моей ладони.
— Побереги отца. Он уже слишком слаб.
— Не переживай, в моей книге описаны отличные способы восстановления, которые и тебе бы не помешали. Ах да, совсем забыла, у тебя же нет своего гримуара, — адресованная дочери холодная улыбка заставляет меня стиснуть зубы. В видении стоящий рядом Влад напрягается, на худом лице проступают желваки. Но Лика прижимается крепко, обнимает и целует сжатые губы, я обмякаю, теряя интерес к происходящему, и равнодушно смотрю, как теща накидывает меховое манто, как супруга выбегает за ней на улицу, крича вслед: «Мама, не надо, пожалуйста!», а затем рыдает, пряча лицо в ладонях. В том фрагменте памяти Лики Влад выходит, кладет руки на плечи и разворачивает к себе. «Смотри, мы стоим под омелой», — шепчет, целуя холодный лоб. Окружающий мир вновь теряет очертания, и я проваливаюсь в пустоту, где пульсирует шокирующее открытие — на утро после сцены у зеркала и нашей страсти на лестнице месье Робер Либар попал в больницу, откуда его привезли домой уже в инвалидном кресле. С того Рождества тесть больше не мог ходить.
Перед глазами вновь детская и возбужденное лицо Полины. Дочь отпустила мою ладонь, но не отодвинулась — нетерпеливо ерзает, ожидая моей реакции. Слова путаются и находятся с трудом.
— Как ты это вообще…? — первое, что получается выдавить.
— Не знаю. Кажется, всегда умела. Но управлять научилась недавно.
— И… ты можешь залезть в любую голову? — страшусь услышать «да», но улыбка на девичьем лице открыта и беззаботна, точно она делится школьными успехами или рассказывает о новом интересном фильме.
— Конечно, нет! Только в мамину, и то не дальше двенадцать плюс.
На мое ошарашенное удивление Полина поясняет:
— Похоже на родительский контроль, чтобы я не добралась до семейного порно, — весело подмигивает, тут же заливаясь смущенным румянцем.
— Значит, Лика в курсе? — откровенья из прошлого и способности дочери никак не укладываются в моей голове.
— Да, мне нужно разрешение, что-то вроде авторизованного доступа. Мама часто пользуется мной, как видеорегистратором. То посмотреть, где положила ключи от машины, то восстановить в памяти заказы клиентов.
— А Виктория?
Полина отстраняется, закидывает ногу на ногу, скрещивает на груди руки — закрывается от меня.
— Бабушка знает. Но позволила мне только однажды.
— Что ты увидела? — подаюсь вперед в ожиданье ответа. Дочь раздраженно поводит плечом, прикусывает губу и опускает глаза:
— Тетю Полин, мамину старшую сестру, за день до ее гибели.
Ну разумеется! Единственное, чем дорожила Виктория — любимая дочь — гордость семьи, разбившаяся в авиакатастрофе.
Вскакиваю и принимаюсь суетливо ходить из угла в угол. В голове роятся сотни вопросов, но ни один из них я не готов задать вслух. Полина некоторое время наблюдает за мной, а затем вновь берется за рисование. Останавливаюсь и заглядываю в ее блокнот — на листе раскадровка комикса. Общий план — темноволосый мужчина катит в тачке смеющуюся маленькую девочку. Средний план — привлекательная молодая девушка в средневековом платье держит в руках ярко-оранжевую тыкву. Крупный — широко распахнутые глаза — зеленые точно мох, карие как гречишный мед, голубые точно полуденное небо, черные как печная сажа.