— Мой супруг на днях дает бал в Шельмец-Баньи. Поедешь со мной. Может, приглянешься кому из дворянских слуг. Ожидаются высокие гости из самой столицы.
Пренебрежительное превосходство соперницы, то, как высокомерно вчерашняя деревенская девка держалась с проигравшей битву за сердце Замена, стало последней каплей.
— Проклятая ведьма! — рыжая плюнула под ноги, почти задев расшитый тюльпанами подол. — С тех пор как ты появилась в замке, господин сам не свой! Он забросил набеги, не горит охотой, не возносит молитв…
— И не делит ложе с прислугой, — закончила баронесса.
Служанка от возмущения пошла красными пятнами.
— Он прозреет! И тебя сожгут на костре вместе с выродком, что ты носишь!
— Познавший мои ласки — других уже не захочет. И нам не пристало делить мужчину, что свой выбор сделал. Выпьешь со мной в знак примирения? — Повилика медленно встала, размеренно подошла к столику, взяла массивный кувшин и щедро налила вина в два глиняных кубка. В движениях хозяйки замка, за нарочитой плавной мягкостью таилась угроза. Потемнело, точно солнце зашло за тучи, и в наступившем полумраке вспыхнули разноцветные глаза.
— Госпожа? — Магда отступила на шаг, испуганно моргая. Она уже пожалела, что не сдержала внезапный порыв. Растерянно оглядела покои в поисках убежища, и пораженная, замерла. Витраж на окне пропал — всю раму снаружи обвили плющ и дикий виноград. Служанка готова была поклясться — еще поутру из покоев открывался вид на окрестные поля, а сейчас только листья стучали по цветному стеклу, точно прося впустить их.
— Выпей со мной, — настаивала баронесса, протягивая кубок и прожигая соперницу колдовскими самоцветами глаз.
Пятясь, скандалистка уперлась в дверь. Заперто. Магда навалилась спиной — безрезультатно. Повилика улыбнулась — холодно, жестко — точь-в-точь, как Ярек, когда ссылал неугодных на рудники.
— Пей! — громкий голос не терпел возражения, подминал волю, принуждал подчиниться, и рука сама собой приняла чашу из тонких цепких пальцев хозяйки. Еще больше потемнело в комнате. Только глаза Повилики горели, да от кожи ее, Магда готова была поклясться, исходило сияние подобное лунному свету. Девушка хотела зажмуриться, но веки точно вросли в глазницы. Попыталась пролить кубок на ковер, но тело одеревенело.
— До дна! — тихий приказ прошиб до панического озноба, нестерпимой болью взорвался в сознании, властно сжал сердце. Служанка подчинилась — припала к краю и выпила, превозмогая тошноту.
— И впредь не путай ночной горшок с господской посудой. Думала, я твоих испражнений за винным духом не разберу?! Или хотела дорогого Ярека этим дивным вкусом поподчивать?
Магда не слышала. Ее рвало, выворачивало, скрючивало пополам и бросало под ноги госпоже. Повилика брезгливо отошла к окну. Солнечный свет вновь озарил комнату, а взгляд баронессы смягчился.
Тем же вечером рыжую вновь определили на кухню, а из деревни в услужение прибыла старая Шимона. Госпоже надоели игры — пришла пора продолжать род.
*
— Почему ты бросил музыку? — Бас ведет яхту вдоль берега, надеясь до темноты успеть к ближайшей французской марине.
— А ты? — отвечаю вопросом на вопрос, выстукивая вчерашнюю мелодию ногтем по натянутому лееру.
— А я не бросил, — Керн широко белозубо улыбается:
— Врач, играющий на саксофоне, это весьма сексуально. Регулярно слышу подобное.
— Ты и без него знаешь на какие кнопки жать, — вспоминаю вчерашнюю официантку и вновь дивлюсь, как легко она согласилась пойти с нами.
— Эта магия, мой одомашненный друг, доступна всем, находящимся в поиске и бегущим от обязательств. У вас, семейных, прокачиваются навыки иного рода, — Бас знает на что давить. Упоминание семьи сразу переключает мысли на Лику и Полину. Не могу не думать о них. Перебираю в голове режим дня, отмечаю — вот сейчас дочь возвращается с занятий по живописи, а жена в это время обычно берет перерыв в мастерской, и они болтают на кухне — обсуждают вышивки подушек или свежие эскизы. Сердце отзывается болью, а в висках шумит. Приходится отвернуться от Керна и спустить со лба солнцезащитные очки — глаза слезятся. Вероятно, от ветра в лицо и яркого солнца. Или от избытка непрошенных чувств.
— Среди моих приятелей — ты единственный продержался так долго. Все давно развелись, некоторые неоднократно. И знаешь, что абсолютно каждый делал перво-наперво, обретая свободу?