— Потерял себя… — говорю очень тихо, но Бас насмешливо выгибает бровь.
— Вот он ты! Сидишь, глушишь дорогой коньяк, как дешевое пойло. Отказываешься от доступных красоток, в силу закоренелой семейности, и играешь, точно бог шепчет на ухо. Влад, каким я его знаю — иногда до скучного правильный, непостижимо талантливый и верный на уровне днк.
— Годы жизни, — продолжаю тихое нытье над бокалом.
— Брось! — Керн раздраженно хлопает по стойке, и бармен оборачивается, готовясь повторить заказ. Но приятель отрицательно качает головой:
— Нет другой реальности, в которой ты — известный композитор, а я — саксофонист. Гадать, что было бы — путь в никуда. Если бы ты не встретил Лику, если бы я не влюбился в Полин… Ты пятнадцать лет был счастливо женат на женщине, которую выбрал сам — по доброй воле, чтобы быть с ней в болезни и в здравии! А мне потребовалось пятнадцать лет, чтобы признаться — чертова татуировщица видела меня насквозь. С этим долбаным клеймом — я стал самим собой. Не спившимся музыкантом средней руки, волочащимся за каждой смазливой официанткой, а доктором Себастианом Керном, который знает и любит свое дело. Отмотай назад и спроси того парня в переулке — и он с готовностью не пойдет — побежит снова набивать сердце, обвитое плющом. Только в этот раз наберется смелости для поцелуя. Потому что лишних десять лет одинокой немощной старости ничто в сравнении с годами, прожитыми вместе.
Бас замолкает, стискивает зубы так, что выступают желваки, а затем опрокидывает в себя содержимое стакана и делает знак бармену.
— Не знал, что Полин так тебя зацепила.
— Никто не знал. И уже не узнает. Черт ногу сломит с этими Повиликами. В любом случае — она дала мне многое, но не далась сама, — эмоции Бастиана утихают, уступая место меланхоличной задумчивости:
— Но быть обманутым, безусловно, обидно. Вопрос в том, сможешь ли ты простить?
И мы пьем, не чокаясь — каждый за свою боль и потери.
*
Всю ночь я ворочаюсь с боку на бок. Слышу плеск волн о борт, крики чаек и моторы проходящих лодок. Из кормовой каюты доносится размеренный храп Себастиана. Мерно жужжит маленький холодильник на камбузе. Беспокойно пульсирует в висках не находящее покоя сердце. Каруселью на изнанке опущенных век крутится закольцованная память — Лика, бегущая мне навстречу по лавандовому полю, Лика, держащая на руках малышку Полину, Лика, смахивающая слезу, в объятьях отца, Лика, улыбающаяся во сне. Когда же дремота наваливается — виденья меняются. Теперь моя жена немощна, прикована к постели, а дочь печально сидит в изножье кровати. «Умру без тебя», — приговором звучит в голове, и я вырываюсь из тяжелого бреда, открываю люк над головой и смотрю в звездное небо. Свет луны рассыпает причудливые тени по стенам каюты, двигающиеся в такт волн. Измотанное сознание узнает в бесформенных очертаньях силуэты людей — высокая девушка держит за руку пухлую не оформившуюся девчонку. Та доверчиво льнет к ней, прижимается всем телом.
— Наконец-то мы вместе, сестренка. Я так долго тебя ждала, — говорит старшая и силуэты сливаются воедино, прорастают друг в друга и расползаются плетистыми стеблями вьющейся розы по потолку.
Просыпаюсь в холодном поту. Солнце встало. Через открытый люк пахнет морем и кофе. Внутрь заглядывает растрепанная голова Бастиана:
— Какие планы на сегодня, спящая красавица?
— Я еду домой, — и от принятого решения музыка внутри из тяжелого grave ускоряется до возбужденного allegro.
*
От стены к стене мерил Ярек шагами широкий коридор. Пировала внизу дружина в ожидании первенца, но сам господин не отходил от покоев жены. Тихие стоны и громкие крики доносились через закрытые дубовые двери. Один раз выглянула Шимона, отмахнулась от вопросительного взгляда барона и потребовала еще чистых простыней. С полудня у постели Повилики дежурил лекарь, но лишь когда молодая луна тонким месяцем полоснула темное небо, раздался первый детский плач.
— Будто кошка мяучит, — удивился Замен и осторожно заглянул внутрь. Старая служанка было зашипела на мужчину, но затихла под повелительным взглядом госпожи.