В свите, ясно дело, и доктор присутствовал. Только знали героические борцы за самостийную Польшу, что доктором тот товарищ был, а вот врачом — нет. Туповатый, одним словом. Так он пациента своего единственного и протупил. Николай свет-Александрович даже в Ниццу лечиться было поехал, а там из всех болезней только абстинентный синдром остался, по себе знаю. И то не помогло. Прямо оттуда и отъехал в сторону дома вперед ногами. Жаль было царевича. Ярко автор его описывал. Может быть, в кои-то веки у страны нашей добрый хозяин бы образовался…
Долго я еще от книжицы той под впечатлением находился. Даже чуть было Владимира Владимировича Александром Николаевичем не назвал. Так папашу несчастливого наследника величали. И тогда на дороге именно она мне вдруг вспомнилась. Когда, судя по цвету, бронзовые монетки с профилем государя императора Александра Второго Освободителя разглядывал, из карманов дохлого татя добытые.
На самом молодом из ржавого цвета кругляков значился одна тысяча восемьсот шестьдесят первый год. А если я правильно помнил, преступный инцидент в отношении его императорского высочества случился только в шестьдесят пятом. Вот и выходило, что парнишка-то жив был еще!
Еще какая-то мысль крутилась в голове. Чем-то еще был тот шестьдесят первый год знаменит… Только вот очень трудно вспомнить то, чего, может быть, и не знаешь. И Гера-пассажир, придавленный моими припоминаниями сюжета той книжицы, подсказывать отказывался. Тоже мне помощник, прости господи…
— Вы бы, барин, за кушаком поглянули, — отвлек меня от тяжелых раздумий на ледяном ветру скрюченный на одну сторону возница. — У татей могут и ассигнации водиться…
— Как звать?
— Так-то Евграфом кличут, — подозрительно прищурился раненый.
— Гинтар!
Лицо старого слуги тут же появилось в приоткрытой двери. Надо же, услышал! Я вроде и звал негромко.
— Ты осматривал рану Евграфа. Он способен довезти нас до станции? Или лучше будет поместить его в экипаж?
— Er ist kräftig genug, dieser Russe. Kann weiter fahren[4].
И вновь я легко понял чужеземную речь. Ну крепок этот русский, так крепок. Повезло мужику. Мог и костьми лечь или инвалидом на всю оставшуюся жизнь сделаться.
А вот интересно, мой пока единственный подчиненный по-аглицки шпрехает? И по-испански? Сам-то я — точно нет. Ни тогда, ни сейчас. «Уипьем уодки» — вот и все мое знание языка лондонских туземцев…
Пока сам себя смешил прикладной лингвистикой, руки ловко обшаривали скрытые за поясом мертвеца тайники. Заботливо упакованный в кожаный кисет документ — корявые рукописные строчки с кляксами и разводами на дешевой, похожей на оберточную, бумаге, но с орленой печатью — прибрал покуда. Потом разберемся, что за пачпорта положены робингудам Каинского округа Томской губернии. А вот бумажные деньги просто потрясли. Такое впечатление, что ни о каких способах защиты купюр от подделки в этом наивном веке еще и не подозревали. Где тут ближайший магазин бытовой техники?! Дайте самый примитивный ксерокс — и я за вечер стал бы мультимиллионером. На худой конец грамотного гравера и самый завалящий печатный станок…
В загашниках мужика без головы — того, что, аки человек-паук, прицепился было к моим вещам на задке кареты, — обнаружился примерно такой же набор. Документов никаких не было, а денег чуток побольше — вот и все отличие. И среди монет в мешочке, подвешенном на грудь рядом с крестиком, нашлась пара интересных: серебряная с надписями латиницей, которую ни я, ни Гинтар прочесть не смогли, и сияющий блестящими свеженькими медными гранями пятак от одна тысяча восемьсот шестьдесят третьего года. Еще были обкусанный по краям серебряный рубль с мордой лица какого-то неопределенного царя и почти черная «сибирская» копейка. Наверняка нумизматы за эти раритеты душу бы продали, но для целей определения своего положения во времени они были бесполезны.
Чуть дальше у края дороги, печально опустив голову, стояла изможденная лошадка. Я сначала было подумал — попало что-то в глаз, раз слезы покатились… Ан нет. Жалко эту скотину было.
Но когда-то, в те далекие времена, когда животное было молодо и полно надежд, это был высокий, поджарый кавалерийский конь — не чета лохматым «собакам», впряженным в мою карету. Возможно, даже хороших кровей. Понятно, не ахалтекинец. Но с Кавказа — точно. Я с трудом верблюда от оленя отличу, не то чтобы уж крови у лошадей определить. А вот Евграф рассуждал с видом специалиста.