Оскорбленный, Саймон выпрямился.
- Я удирал только для того, чтобы у меня было хоть какое-нибудь свободное время. Ты не знаешь, что за жизнь у слуг!
Мириамель взглянула на него. Выражение ее лица внезапно стало серьезным, даже грустным.
- Ты прав. Но ты не знаешь, что за жизнь была у меня. Вот мне-то действительно выпало мало случаев побыть одной.
- Может быть, - упрямо сказал Саймон. - Но могу побиться об заклад, что в вашей части Хейхолта лучше кормят.
- Кормят тем же самым, - парировала она. - Только мы ели чистыми руками. Она подчеркнуто неодобрительно поглядела на его черные от сажи пальцы.
Саймон громко засмеялся.
- Ха! Значит, вся разница между судомоем и принцессой - чистые руки? Боюсь разочаровать тебя, Мириамель, но после целого дня мытья посуды мои руки бывали даже чересчур чистыми.
Она насмешливо улыбнулась:
- Тогда, я полагаю, никакой разницы между нами нет вообще.
Саймон внезапно почувствовал, что их спор заходит на запретную территорию.
- Я не знаю, Мириамель.
Она поняла, что что-то изменилось, и замолчала.
Насекомые запели ночную песню, а темные деревья стояли вокруг, как соглядатаи. Странно снова очутиться в лесу, подумал Саймон. Он уже успел привыкнуть к бескрайним просторам, открывавшимся с вершины Сесуадры, и голым равнинам Высоких Тритингов. После них Альдхорт казался давяще тесным - хотя, наверное, Мириамель права: по крайней мере на некоторое время лес может быть самым безопасным местом.
- Я ложусь спать, - внезапно сказала принцесса.
Она встала и направилась к тому месту, где приготовила себе постель. Саймон заметил, что его плащ лежал с другой стороны костра.
- Если хочешь. - Он не мог сказать, сердится ли она. Может быть, ей здесь просто нечего больше понимать. Он иногда чувствовал это около нее, когда заканчивались все незначительные темы для разговора. О чем-то серьезном было трудно говорить - слишком неловко и слишком страшно. - А я посижу еще у огня.
Мириамель завернулась в плащ и легла. Саймон смотрел на нее сквозь мерцание угасающего костра. Одна из лошадей тихо заржала.
- Мириамель?
- Да?
- То, что я сказал тебе в ночь нашего отъезда, - правда. Я буду твоим защитником, даже если ты никогда не скажешь мне, от чего именно я защищаю тебя.
- Я знаю, Саймон. Спасибо.
Снова возникла пауза. Через некоторое время Саймон услышал слабый мелодичный звук. На мгновение он испугался, но потом понял, что это принцесса тихо напевает про себя.
- Что это за песня?
Она вздрогнула и повернулась к нему.
- Что?
- Что за песню ты поешь?
Она улыбнулась:
- Я и не знала, что пою вслух. Она крутилась у меня в голове весь вечер. Ее пела мне мама, когда я была маленькая. Я думаю, эта эрнистирийская песня пришла еще от бабушки. Но она на вестерлинге.
- Споешь ее?
Мириамель помедлила.
- Не знаю. Я устала и не уверена, что вспомню все слова. И вообще, это грустная песня.
Саймон лег и закутался в плащ, внезапно почувствовав озноб. Воздух становился холодным. Листья тихо шелестели на ветру.
- Ну ладно. Я попробую. - Мириамель на мгновение задумалась, потом начала петь. Голос ее был хрипловатым, но приятным.
Моя любимая жила,
- начала она тихим голосом. Мелодия ясно звучала в сумеречном лесу.
У озера, у Кэтрин-Дейр.
Прекрасней всех она была
Во всей стране моей.
Осенний лист летел, звеня,
У озера, у Кэтрин-Дейр.
Она плясала для меня
В сиянии полей.
В домах горели огоньки
У озера, у Кэтрин-Дейр.
Коснулся я ее руки
В один из зимних дней.
Всю зиму я о ней мечтал
У озера, у Кэтрин-Дейр.
И я ее поцеловал,
Когда настал апрель.
Дождались летом мы тепла
У озера, у Кэтрин-Дейр.
Но ты на свадьбу не пришла,
Не стала ты моей.
И снова лист летел, звеня,
У озера, у Кэтрин-Дейр.
Теперь уже не для меня
Плясать хотелось ей.
Пришла зима, покрылись льдом
И озеро, и Кэтрин-Дейр.
И я покинул отчий дом,
Чтоб стала боль слабей.
Озерная недвижна гладь,
Не повернется время вспять.
Ты эту сказку должен знать
Любовь купить, любовь продать...
И бесконечно повторять:
"Жестокий Кэтрин-Дейр".
- Красивая песня, - сказал Саймон, когда она закончила. - И грустная. Мелодия все еще звучала у него в голове; он понял, почему Мириамель незаметно для себя напевала ее.
- Мама пела мне ее в саду в Меремунде. Она всегда пела. И все говорили, что у нее самый красивый голос, какой они когда-либо слышали.
На некоторое время наступила тишина. Оба, и Саймон, и Мириамель, лежали, завернувшись в плащи, поглощенные своими тайными мыслями.
- Я никогда не знал своей матери, - сказал наконец Саймон. - Она умерла, когда я родился. Я не знал никого из моих родителей.
- Я тоже.
К тому времени, когда странный смысл этой фразы прорвался сквозь стену расстроенных чувств Саймона, Мириамель повернулась спиной к огню - и к своему спутнику. Он хотел спросить, что она имела в виду, но почувствовал, что принцесса не хочет больше разговаривать. Вместо этого он стал тихо смотреть, как угасает огонь и улетают в темноту последние искры.
2 ОКНА, КАК ГЛАЗА
Бараны сгрудились так тесно, что между ними почти невозможно было пройти. Бинабик пел тихую овечью колыбельную, с трудом пробираясь между мохнатыми спинами.
- Ситки! - позвал он. - Мне надо поговорить с тобой.
Она сидела скрестив ноги и перевязывала узлы сбруи своего барана. Вокруг нее несколько других троллей - мужчин и женщин - заканчивали последние приготовления перед тем, как вместе с отрядом Джошуа продолжить путь к Наббану.
- Я здесь, - сказала она.
Бинабик огляделся.
- Не пойдешь ли ты со мной в какое-нибудь более тихое место?
Она кивнула и положила сбрую на землю.
- Пойду.
Они пробрались через стадо толкающихся баранов, забрались на холмик и сели на траву. Суетящийся лагерь расстилался перед ними. Палатки разобрали еще ранним утром, и теперь от того, что в течение трех дней было маленьким городком, осталась только бесформенная движущаяся масса людей и животных.
- Ты раздражен, - внезапно сказала Ситки. - Скажи мне, что случилось, любимый? Хотя, конечно, за последние дни у нас было достаточно неприятностей, чтобы расстроить кого угодно.
Бинабик вздохнул и кивнул.
- Это верно. Смерть Джулой - очень тяжелая потеря, и не только из-за ее мудрости. Мне не хватает ее самой, Ситки. Мы никогда не встретим никого похожего на нее.
- Но это не все, - мягко настаивала Ситки. - Я хорошо тебя знаю, Бинбиниквегабеник. Это из-за Саймона и принцессы?
- Это корень всего. Смотри, я покажу тебе кое-что. - Он развинтил свой посох. Длинное белое древко с наконечником из сине-серого камня выскользнуло оттуда.
- Это стрела Саймона. - Ситки широко открыла глаза. - Дар ситхи. Он оставил ее?
- Я не думаю, что он сделал это нарочно. Я нашел ее запутавшейся в одной из рубашек, которые ему сшила Гутрун. Он мало взял с собой, но все-таки не забыл мешок со своими главными драгоценностями - зеркальцем Джирики, куском камня, который он принес с могилы Хейстена, и кое-какие другие вещи. Полагаю, Белую стрелу он оставил по ошибке. Может быть, он для чего-то вынимал ее раньше и забыл положить обратно в мешок. - Бинабик поднял стрелу и повернул ее, так что она засверкала в лучах утреннего солнца. - Это мне кое о чем напоминает, - сказал он медленно. - Это знак долга Джирики Саймону - долга ничуть не меньшего, чем тот, который, в память Укекука, связывает меня с доктором Моргенсом.
Внезапно страх появился на лице Ситки, хотя она и делала все, чтобы скрыть его.
- Что ты хочешь сказать, Бинабик?
Он печально посмотрел на стрелу.
- Укекук обещал Моргенсу свою помощь. Я принял на себя его обещание. Я поклялся защищать юного Саймона, Ситки.
Она двумя руками схватила его ладонь.
- Но ты уже выполнил обещание - и даже больше, Бинабик. Тебе совсем не нужно сторожить его день и ночь до конца жизни.