И то и другое меня вполне устраивает.
***
Наконец, мы снова оказываемся у туалетов, откуда и начали. Миа сворачивает по пути в траву и падает на землю. В промежутках между тем, как она судорожно глотает воздух и пытается отдышаться, она говорит:
— Ты пытаешься убить меня?
— Видя, насколько это короткая дистанция, ты могла бы подстегнуть себя, увеличив немного скорость. — Я сажусь на несколько футов подальше от нее. Это безопасное расстояние и, несколько дней назад, я бы даже не задумывался об этом. Но, теперь я не могу избавиться от этого. От щекочущего сознания, что она так близко, что я могу легко протянуть руку и дотронуться до нее и, что она будет рада этому.
— Я быстро вернусь к тому вопросу, — говорит она, поднимая очки на лоб и, потирая руками глаза, — сразу после того, выблюю свои кишки.
Улыбаясь и ничего не говоря, я тоже ложусь, положив одну руку под голову и скрещивая лодыжки. Трава пахнет свежестью и землей, надо мной голубое небо. И, несмотря на визг детей на детской площадке и пыхтение Миа рядом, я все же слышу тихое шевеление насекомого возле уха.
Ты маленькое плаксивое ничтожество.
Это правда. Раньше у меня лучше получалось просто сделать шаг назад и посмотреть на общую картину. Сейчас моя жизнь прекрасна. Лучше, чем когда-либо была. Да, резидентура — это тяжелая работа, напряженная, изнурительная, иногда даже подавляющая. Но у меня есть все необходимое. Есть все, что нужно — здоровье, достаточно денег, чтобы прожить, карьера, которую я строю именно там, где я хочу. И вознаграждения намного перевешивают негатив.
Кроме того, в настоящее время, в моей жизни нет никаких паршивых людей. Только хорошие друзья. Лучший из них прямо сейчас лежит рядом со мной. Тем не менее, на расстоянии.
Я не знаю, думал ли я когда-нибудь, что у меня будут такие отношения с женщиной. Это, вероятно, удивило бы моего терапевта, назначенного судом, в средней школе. Доктор Лернер был напыщенным ослом, который в основном говорил, что у меня очень мало шансов, когда-либо завязать здоровые отношения с женщиной, в любом виде. Все из-за матери: такой же эгоистичной, небрежной, и эмоционально далекой, как и я — мои слова, а не его.
Я тогда думал, что был именно таким, и теперь знаю, что так оно и есть. Я понял это наверняка, через несколько месяцев после того, как мой сосед по комнате бросил Миа. После того, как мы закончили колледж, он переехал, а я обнаружил, что поддерживаю связь с ней, а не с ним. Потому что то, как он с ней обращался, делало его таким говнюком, с которым я не хотел иметь ничего общего.
А она... ну, она была раздавлена. Полностью убита горем. И все, что я хотел, чтобы она снова была счастлива. Я хотел снова сделать ее счастливой. Потом, в один прекрасный день, я понял, что она стала моим другом. Так что да, к черту доктора Лернера, потому что она была девушкой, которую я любил и уважал, и я не проводил с ней время, потому что хотел трахнуть ее.
Отлично. Не только потому, что я хотел трахнуть ее. И хочу… Не важно.
Возвращаясь к исходной точке — мне нужно остыть. Кроме того, мне нужен сон. Мне действительно необходимо немного поспать, но спать хочется меньше, чем час назад. Бег очистил от пелены мой разум, сделав свободным. Я истощен, но в хорошем смысле. Эндорфин прекрасен.
— Так, ладно, — говорит Миа. — Вернемся к пятничному вечеру.
Повернув голову в ее сторону, я вижу, что она лежит на боку, глядя на меня, подперев голову рукой.
— Я сожалею, — продолжает она. — Если бы я знала, что это так сильно тебя расстроит, я бы не начинала тот разговор.
Когда Миа извиняется, это звучит так, будто она это и имеет в виду. Потому что так оно и есть. И она никогда не говорит, что сожалеет, что обидела тебя и жалеет, что ты так легко расстраиваешься. Нет, она действительно чувствует себя плохо от того, что сказала или сделала тебе больно.
Поэтому трудно долго сердиться на нее.
— Так что, если ты не против, я бы предпочла забыть об этом. — Она говорит быстро, выплескивая поток слов.
Я просто смотрю на нее, стиснув зубы. В пятницу это было именно то, что я хотел бы услышать. Прежде чем я успел действительно подумать об этом. Но теперь уже слишком поздно. Теперь нет ничего, что она может сказать или сделать, что может стереть эту ночь и ее вопросы из моей памяти.
— Я не думаю, что мы можем забыть об этом, — говорю я жестко. — Я определенно не смогу.
Она поворачивает голову ко мне. На ее щеках появляется румянец, а глаза блестят.
— Почему?