Он замечает ее слишком поздно. Тоненькая девичья фигурка в чем-то белом и длинном, непонятно откуда вынырнувшая на дорогу. Дэвид бьет по тормозам, отчетливо понимая, что остановиться не успеет. Словно в замедленной съемке, перед ним мелькает голое плечо со сползшей бретелькой, копна волос, застывшая улыбка на странно неподвижном и странно знакомом лице…
А в следующий миг раздается удар. Дэвид прикладывается лбом о ветровое стекло и, кажется, на секунду теряет сознание; машину заносит, она начинает вертеться вокруг своей оси, выезжает на соседнюю полосу и останавливается.
Несколько минут Дэвид сидит, как очумелый, потирая лоб и тупо глядя перед собой. Затем тянется за мобильником. Одно деление. Нет, ни одного. Снова одно. Непослушными пальцами набирает 911. «Нет связи». Ну разумеется!
Девушка — его жертва — осталась позади; отсюда ее не видно, даже если перегнуться назад и вывернуть шею. Откуда она вообще здесь взялась среди ночи? До города еще мили три, не меньше, и никакого жилья в окрестностях нет. На улице промозглый холод, а она в какой-то ночнушке… Бежала от кого-то? Наркоманка? Или просто сумасшедшая? Так или иначе, откуда-то она появилась, зачем-то выскочила на дорогу… а он ее искалечил или убил. И это ему уж точно не приснилось. И шишка, вспухающая на лбу, и сеть трещин на ветровом стекле — определенно не сон.
Схватив мобильник, он выбирается из машины — с тайной надеждой, что все-таки просто снова увидел кошмар, и никакой девушки, живой или мертвой, на дороге не окажется. Но она здесь. Просто далеко отлетела. Вон, на обочине, мутно белеет в свете фар. Мертвая — это ясно сразу. Живой человек в такой позе лежать не может.
Дэвид идет к ней — и с каждым футом шаги его становятся все медленнее, все неувереннее, как у пьяного, а глаза раскрываются все шире. Он видит то, чего не может быть.
С чего он вообще решил, что она молода? Нет, это вовсе не юная девушка; босые ноги ее, торчащие из-под непристойно задранного подола — ноги старухи, изуродованные артритом, с шишковатыми пальцами. Откинутая рука с двумя кольцами — старушечья рука. Растрепанные волосы — поредевшие, небрежно прокрашенные, полуседые. И лицо…
Перед ним, устремив остановившийся взгляд в беззвездное небо, лежит Донна-Лу.
Лицо ее строго и неодобрительно, но потек крови в уголке рта создает впечатление легкой затаенной улыбки. Почему-то очень мало крови. И со ртом у нее что-то странное… глаза его отмечают эти странности, но разум их не фиксирует — его целиком поглотила одна мысль:
О-Г-О-С-П-О-Д-И-Я-У-Б-И-Л-С-В-О-Ю-М-А-Т-Ь-Я-У-Б-И-Л-С-В-О-Ю-М-А-Т-Ь-Я-У-Б-И-Л…
Пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет просто сон! Как тот, с телефоном!..
Нет, не сон. Все реально. Он стоит посреди ночного леса, в погребальной тишине — ни шороха зверьков, ни пения ночных птиц — над мертвым телом своей матери.
Свободы хотел? Получай!
Как она здесь оказалась — в одной ночной рубашке, босиком? Как, со своим артритом, прошла пешком несколько миль? Но не все ли равно — мама сказала, что ждет его, что выйдет его встречать…
(нет, не говорила, это было во сне)
…и действительно вышла встречать.
А он ее убил.
Дэвид снова пытается набрать 911. Не попадает по клавишам, отбрасывает мобильник, опускается перед матерью на колени. Хочет закричать, но не может — что-то сжимает горло; не сразу из груди его вырывается слабое, почти детское хныканье.
- Мама! Мама!!
Он падает на труп — жесткий, уже окоченевший. Впервые в жизни мать его не отгоняет и не мешает себя обнять.
Из полузабытья вырывает его рука, гладящая по голове.
- Мама?!
С безумной надеждой он вздергивает голову.
Донна-Лу приподнялась и смотрит на него.
- Дэ-эви… - голос ее шуршит, словно горло набито сухими листьями.
От ее взгляда его словно отбрасывает на пару футов; он откатывается на траву и смотрит на нее, как зачарованный, не в силах шевельнуться.
Донна-Лу садится, затем поднимается на ноги — слитным плавным движением, как будто в теле ее вовсе нет ни суставов, ни костей. Голова ее на сломанной шее склонена к плечу. Она не сводит с него глаз — широко раскрытых и черных, как беззвездная ночь.
- Не бойся, Дэви, - говорит она все тем же шуршащим полушепотом; в прогале рта мелькают блестящие острые зубы. И делает шаг к нему.
На миг приходит безумная мысль: он снова стал маленьким, а мать приготовила для него какую-то очередную пакостную процедуру, вроде клизмы — и следующими ее словами станет хорошо знакомое: «Опять ревешь! Ну как не стыдно, ты же мальчик!»
Тем более, что он действительно ревет. По щекам его текут слезы, он тихонько подвывает и не может остановиться.
Но Донна-Лу говорит совсем другое.
- Нечего бояться, милый, - говорит она. - Я больше не сержусь. И это совсем не страшно.
Облик ее расплывается и двоится у него в глазах: он видит сразу два тела, два лица: старуху — и юную красавицу с фотографий в гостиной. Но у старухи и у красавицы — одинаковые мраморные лица, огромные неподвижные глаза. Одна острозубая улыбка на двоих.
«Бежать… - медленно, вяло думает он. - Вскочить, добраться до машины. Может, успею…» Но сам знает, что это пустая болтовня. Никуда он не побежит.
- Ты просто уснешь. - Голос у нее тоже двоится: он слышит сразу голос молодой Донны-Лу — нежный, певучий, словно созданный, чтобы декламировать стихи со сцены — и шуршащий голос мертвой. - Уснешь сладким сном — и проснешься свободным, как я. Как все мы здесь, в Салеме…
И в этот миг у его левой руки звонит позабытый мобильник.
Не сводя глаз с матери, Дэвид машинально протягивает руку за телефоном. На экране — милое личико Мегги.
- Дэйв! - связь очень плохая; голос ее едва различим.
- А? - говорит он.
- Господи, Дэйв, где ты? Я чуть с ума не сошла, тебе невозможно было дозвониться! Ты вообще знаешь, сколько сейчас времени?
Мать остановилась в трех шагах и молча смотрит на него. Ждет, когда он поговорит с женой. При жизни Донна-Лу такой деликатностью не отличалась.
- Полночь… наверное. - Он откашливается. - Мегги, я…
- А почему у тебя такой голос? Дэйв, с тобой все нормально?
- Все в порядке, - отвечает он уже почти нормальным голосом. - Я просто еще не доехал. Я… колесо спустило, пришлось задержаться. Позвонить не мог — не было сети.
- Ну слава богу! А то я тут уже просто… Когда будешь в Салеме? Позвонишь оттуда?
Мать делает к нему еще шаг. От нее пахнет землей и старыми духами.
- Буду часа через полтора, - говорит он. - Послушай, уже очень поздно. Я не буду тебе перезванивать, ладно? У меня все нормально. Завтра поговорим.
Она хочет возразить, но он решительно прерывает ее:
- Мегги, очень плохая связь, я тебя почти не слышу! Ложись спать и ни о чем не тревожься. - И, мгновение поколебавшись, добавляет: - Вернусь завтра и все расскажу. Люблю тебя и малыша. До завтра.
Нажимает на «отбой» и отбрасывает мобильник далеко в траву.
«Я вернусь, - думает он, когда Донна-Лу опускается рядом и приникает к нему. - Если только не забуду… но с чего забывать? Ведь мама меня вспомнила».
«Я вернусь, - думает он, когда холодные губы матери касаются его горла. - Завтра, когда сгустятся сумерки. И заберу обоих — Мегги и малыша — с собой в Салем. Пусть и они узнают, что значит быть свободными».