— А мой папа оказался страшным негодяем.
— Не надо так говорить, Гейб. Этим ты причинишь себе больше вреда, чем ему.
— Ты повторяешь слова моей мамы. Она говорит, что я должен думать о собственной карме.
— Это правда. Если ты будешь ненавидеть его, то и сам можешь превратиться в негодяя.
— Что нового?
Оказалось, что нового было хоть отбавляй. Она ходила на все вечеринки, танцы, а вскоре собиралась отправиться в Италию. Наконец, она рассказала мне о том, что в школе много работы, и она требует много подготовки, не так, как в Шебойгане. Ее жизнь казалась мне огромным потоком, так что моя собственная лишний раз показалась мне какой-то серой и беспросветной.
— Гейб, я знаю, что ты очень расстроен, — сказала она. — Я бы хотела сейчас быть рядом с тобой, чтобы поцеловать тебя.
— Я тоже этого хочу, больше всего на свете, — ответил я ей.
— Я скоро приеду. Через два года. И мы с тобой будем пить кофе.
— О Тиан, ты и сама знаешь, что это невозможно. Тебе известно, что я не какой-нибудь блестящий студент медицинского колледжа. Я собираюсь ради мамы протянуть еще одну четверть в школе, а потом брошу ее.
— Бросишь школу? Но, Гейб, ты не должен этого делать.
— Я все равно не знаю, какой в этом смысл. Я в состоянии сдать экзаменационные тесты, их любой идиот может пройти. Это даст мне возможность поступить в колледж, но позже. Мама справляется теперь с болезнью намного лучше, чем раньше. Кей-си с ней, и я думаю, что буду более свободен.
— Но ты мне сам говорил, что твои занятия по спецпрограмме — это не от недостатка ума. А теперь?
— И ты мне верила.
Я посмотрел на себя в зеркало. Все лицо мое было усеяно прыщами, наверное, из-за стресса и неправильного питания, и я понял, почему человека с акне сравнивают с пиццей с колбасой.
— Ты не знаешь, как будешь относиться ко мне через два года.
— Посмотрим, Гейб. После кофе.
Тиан была невозможно практичная. Она мыслила так трезво. А я? Если я смог проехать до пригорода Нью-Йорка, то почему бы мне не отправиться в Бангкок? Мы могли бы убежать с ней и притвориться миссис и мистером Кевинами, давно умершими. Но я знал, что если вдруг объявлюсь на пороге ее дома, то отец Тиан напоит меня чаем, накормит, может, даже даст мне рубашку от своего личного портного, а потом первым делом отправит меня на самолете домой.
Я не смог бы убежать.
Я схватил пальто и сел на крыльце.
Даже если я брошу школу и сдам тесты, то для поступления в колледж мне потребуется помощь, иначе я окажусь шестнадцатилетним парнем, который делает бургеры. Хотел я этого?
Я так самозабвенно погрузился в жалость к себе, что не слышал криков, пока не вернулся в дом, и собрался было уже включить телевизор. У мамы охрип голос — наверное, она уже долго звала меня. В темноте я не мог ее разглядеть, поэтому хотел включить свет, но она остановила меня:
— Не надо, Гейб. Позвони бабушке и попроси ее приехать. Прямо сейчас.
— Что случилось, мама? Ты ударилась головой?
— Просто позвони бабушке. Подожди. Перед тем как ты уйдешь, я должна кое-что сказать.
— Что?
— Я очень плохой человек, Гейб. Я знаю, что не имею права срываться на тебе, только потому, что заболела. Я думала, что если обижу тебя, то ты будешь иметь право обидеться в ответ на меня, и это хоть как-то тебя утешит.
— Но это совсем не так, мама.
— Я знаю. И я понимаю, что ты теперь можешь ненавидеть меня до конца жизни. Но прошу тебя, Гейб, прости меня! Ты очень достойный человек. Ты достойнее многих мужчин, которых я знаю. Оставайся таким. Ты сегодня был выше меня, благороднее, и я это очень ценю. Пусть со мной Господь разбирается, потому что я сама себя ненавижу.
Бабушка была у нас через пятнадцать минут. Но оказалось, что она не может стащить маму с кровати — бабушка была слишком маленькая. Это пришлось делать мне. Запах мочи резко ударил мне в нос. Бабушка отвезла маму в больницу, и доктор решил, что на день-два маме потребуется ввести катетер. Иначе ей не избежать потери сил, которые были так нужны перед предстоящим судебным заседанием. Бабушка спала в комнате мамы на надувной кровати. Каждый раз, когда я выносил резиновый мешок, я не помнил себя от стыда. Я возвращался и видел маму неизменно уткнувшейся лицом в подушку, словно она спит. Бабушка встречала меня, и я уходил. Я знал, что мама не спит.
Все время мне хотелось сказать ей, что я не сержусь, за то что она едва не залепила мне пощечину и напугала Аори. Я хотел сказать, что знал дома, где такая ситуация была нормой жизни, и никто не делал из этого проблемы. Я хотел сказать, что не считаю ее ни монстром, ни чудовищем. Просто все совпало: плохое время и плохие обстоятельства.
Но я не мог. Она была за гранью стыда. Она была на своей территории и не собиралась никого туда пускать.
Глава двадцать шестая
Дневник Гейба
О том, что брак моих родителей официально распался, мне сообщил дедушка Штейнер. Мама не пожелала сразу же возвращаться домой, поэтому из зала суда она уехала с Кейси, наверное, чтобы просто проветриться.
Но дедушка и бабушка отправились домой, чтобы убедиться, что мы в порядке. У обоих глаза были заплаканные, красные, но дедушка сначала даже был в приподнятом настроении, словно ему было что праздновать.
— Судья стал на сторону Джулианы, Гейб! Он сказал, что желание Лео работать меньше идет вразрез с его желанием иметь столько детей. Так как у него четверо детей и недееспособная жена, то следует думать о том, кто должен в данный момент содержать семью. Судья заявил, что Джулиана может претендовать на все доходы от продажи дома, а Лео придется выплачивать алименты в размере тридцати процентов его последней зарплаты, пока вам не исполнится восемнадцать лет и если Джулиана не выйдет повторно замуж (Боже избавь!). Лео должен иметь в виду, что обязан оказывать вам помощь в последующие годы, когда вы поступите в колледж. Но Джули встала и сказала, что в этом не будет необходимости, поскольку об этом уже позаботился ее отец. Лео покраснел как рак. Он страшно разозлился. Теперь понятно, почему ни один юрист, которому я звонил, не горел желанием вести переговоры, так как закон в данном случае на стороне Джулианы, и Лео повел себя крайне неразумно, исчезнув вот так. А ведь Лео так хорошо знает право, лучше, чем сама Джулиана, — просто смех. Судья в конце заседания произнес: «Послушайте, господин Штейнер. Я уважаю ваши способности и знания, поэтому считаю, что вы в состоянии применить их для того, чтобы поддержать тех детей, которых вы бросили. Я настаиваю именно на этом слове, так как не могу в данной ситуации подобрать другого. Вы потенциально находитесь на пике своей карьеры, что дает вам возможность достойно зарабатывать, господин Штейнер…» И в этот момент дедушка начал плакать. Он вытащил свой носовой платок и высморкался так, что было слышно в Милуоки, как обычно делают старые люди. Он сел.