— Давай поиграем, — сказал Борис и взял с тумбочки шахматную доску. Быстро расставил фигуры, сделал ход пешкой и прибавил: — Теперь тебе ходить, Толя!
Через минуту вопль повторился, стукнула дверь, загрохали сапоги по ступенькам, на пороге появился перепуганный Ион Паулеску.
— Капут!.. Ой, ой!.. — отчаянно простонал капрал. — Герман меня пах-пах!..
Схватил Анатолия за плечи:
— Спасай, Анафтолин! Карабин! Нет карабин… Ой, ой… Разбой[25] не бун, не карош! Спасай, Анафтолин! Я пропал…
— Минуточку! — попросил Борис и показал капралу палец. — Одну минуточку. Иди домой и жди. Мы поищем.
Ребята заперли квартиру на ключ, обошли квартал, вернулись, забрали карабин и постучали к Иону. Тот их ожидал. Увидев свой карабин, он обрадовался, словно ребенок. Достал из вещевого мешка галеты, сахар, угостил ребят. Потом включил приемник, настроил на Бухарест.
— А Москву можно? — сощурил глаза Борис.
— О-о, Москва нет! — покачал головой капрал. — За это герман пах-пах! О-о, Москва нет, нет!..
— Нету ж немца… Нету… Никс… Давай Москву, — настаивал Борис. — Хоть немного, тихонько…
Капрал уступил. Настроил приемник на Москву.
Радиостанция как раз передавала очередное сообщение Совинформбюро. В нем говорилось о великой победе советских войск под Москвой. Пока ребята, затаив дыхание, слушали передачу, Ион дежурил у окна, из которого хорошо был виден вход в дом.
Как только диктор закончил читать сообщение, они, забыв даже поблагодарить капрала, выбежали из квартиры. Им не терпелось поделиться с кем-нибудь радостной вестью. Ведь за последнее время гитлеровцы только и знали, что хвастались: «Москва капут! Москва капут!..» Вот и докапутились!..
Анатолий потащил Бориса к себе домой, ему хотелось прежде всего сообщить приятную новость матери. Но матери дома не было — еще не пришла из больницы, где она и теперь работала.
— Пойдем на улицу, — предложил Борис. — Там встретим кого-нибудь из знакомых, расскажем, а он еще кому-нибудь передаст. К вечеру весь город узнает…
— Пойдем, — согласился Анатолий. Уже подошли к двери, как вдруг он что-то вспомнил, остановился. — Послушай, Боря, а зачем нам идти на улицу? Давай напишем листовку или несколько листовок… Конечно, надо несколько и обязательно расклеить всюду. Так будет лучше…
— Правильно, — одобрил Борис. — Я почти все запомнил, что передавали. Садись и пиши, я буду диктовать.
Сначала составили текст листовки на старой, порыжевшей газете, которая лежала на подоконнике. Потом Анатолий взял ученическую тетрадь, разорвал ее на отдельные листы, и ребята начали набело переписывать. Внизу под текстом рисовали красным карандашом маленькие звездочки. Когда мать Анатолия вернулась домой, уже были готовы шесть листовок. Три листовки Анатолий отдал Борису, три оставил себе.
На второй день весь город знал о первом серьезном поражении немцев под Москвой.
С тех пор ребята стали часто навещать Паулеску. И почти после каждого посещения румынского капрала в Лубнах стали появляться листовки, написанные на страничках из ученических тетрадей и с неизменной красной звездочкой внизу.
Все больше неистовствовала полиция. И было из-за чего. Кто-то вечером встретил на улице переводчика из комендатуры и так избил его, что тот едва дополз домой. Гитлеровцы наградили предателя Курыша, дежурного депо, коровой, а на следующий день Курыш нашел свою корову сдохшей. Из пересыльного лагеря для военнопленных убежало несколько человек, и ни одного не удалось задержать… На перегоне Лубны — Гребенка кто-то подложил под рельсы динамит, регулярно появляются листовки…
Чаще стали облавы, ночью по улицам мчались автомашины с притушенными фарами — это везли на расстрел коммунистов и комсомольцев.
А тут еще новость: с наступлением тепла в лесах Полтавщины появились партизанские отряды. Заявили они о себе смелыми и неожиданными налетами на вражеские обозы, на склады с боеприпасами, на железнодорожные станции. Взлетали в воздух мосты, горели на дорогах автоцистерны с бензином…
На головы местного населения посыпались приказы и объявления гитлеровских властей. В одном объявлении обещали большое вознаграждение тем, кто выдаст партизан, в другом — грозили смертной казнью за бродяжничество, в третьем — превозносили работу и условия жизни в Германии. Однажды люди прочитали постановление управы о том, что на работу привлекаются дети от десяти до четырнадцати лет.