Когда девочка поправилась, мы вернулись в детский дом.
Целый месяц гитлеровцы будто и не замечали детдомовцев. Жили мы как придется. Кончились продукты, воспитательницы и кто постарше, такие, как я, начали ходить по дворам, собирать продукты. Наконец приехал комендант и объявил:
«Надо закрывать детский дом».
«Как закрывать? — перепугались воспитательницы. — А дети?»
«Детей раздайте. Кто хочет, пускай забирает».
Пришлось подчиниться. Воспитательницы ходили по городу и уговаривали людей взять детей. Много пришло женщин. Что тогда делалось!.. Женщины входили в зал, улыбались и шли к детям, стоявшим у окна. Некоторые малыши, увидев улыбку на лицах вошедших, бросались им сразу на шею и кричали:
«Мама! Мамочка! Чего ты так долго не приходила?..»
Женщины брали на руки детей и заливались слезами… Потом расписывались в книге, воспитательницы отдавали им нехитрые пожитки ребенка, и женщины с детьми возвращались домой. В первый день разобрали больше половины детей, на второй день осталось только двадцать девочек и мальчиков, среди них и Таня. Они бегали за воспитательницами и спрашивали:
«А где моя мама? Почему она не идет за мной?..»
Воспитательницы успокаивали детей, а сами прятали от них глаза.
Снова пришел комендант и объявил, что тех детей, которых не возьмут сейчас же, заберет полиция. В полдень он заявил, а вечером приехали солдаты, выгнали воспитательниц, всех детей погрузили в машину и куда-то повезли. Люди говорили — расстреляли в овраге…
Мне с Таней удалось спастись. Я сказала переводчику, что это моя сестричка и мы вовсе не из детского дома, а только приходили туда в гости. Он поверил, и гитлеровцы отпустили нас. Я не знала, куда идти, и пошла в больницу. Там нас приняли. Я помогала санитаркам, Таня была возле меня. А сегодня хотела на базаре купить Тане какое-нибудь платьице, но меня схватили. Бедненькая Таня! Она осталась на базаре. Что с ней теперь будет?..
Люся попросила ребят, если им удастся убежать, непременно разыскать Таню и отвести ее в больницу, там за ней присмотрят.
Загремели железные ворота, зарычали овчарки, засуетились часовые.
Подъехали машины, и невольников стали грузить для отправки на станцию.
— Запомните, — крикнула Люся ребятам, — запомните: Таня! У нее и до сих пор не зажили язвы на ручках.
Однообразный и усыпляющий перестук колес, звон бряцающего железа; скрипит, покачивается, скрежещет товарный вагон. А в вагоне живой товар, люди. Набилось, словно сельдей в бочке. Ни вздохнуть, ни ноги вытянуть, ни прилечь. Куда там прилечь, если и сидеть тесно. Многие стоят. На промежуточных станциях несколько раз открывали вагон, опять втискивали парней, закрывали дверь. Снова ехали дальше. Ни воды, ни хлеба, ни доброго слова…
Рядом с Анатолием оказался плечистый парень в поношенной тельняшке. Он осмотрел стены покачивающегося вагона и произнес сквозь зубы:
— Дохлое дело наше, братишки! Не доедем так до Германии, и не думайте. Еще дважды пустят сюда человек по пять — поминай тогда, как звали. Не знаю, как вы, а меня третий раз отправляют в Германию, и я еще ни разу не доехал. Думаю, и теперь не доеду…
Ивана оттеснили в угол. Сверкая глазами, он пытался пробиться к товарищу, но не мог сделать ни шагу. Похоже на то, что гитлеровцы и в самом деле захотели, чтоб они здесь задохнулись.
Анатолий обращается к плечистому:
— А как это — не доехать? Разве так можно?
— Можно, — отвечает здоровяк. — Для того и дается человеку голова, чтобы он думал… Вы как хотите, а я без свежего воздуха не привык…
Он начинает упираться, всем своим телом расталкивает соседей, пробирается к забитому досками окну вагона и нажимает рукой. Доски прибиты крепко, гвозди загнуты.
— Так, ясно, братишки, — говорит плечистый и оглядывается.
Анатолий узнает его: матрос, тот, с которым были в Хорольском лагере для военнопленных.
«Молодец! Говорил, что снова убежит, и, смотри, все же убежал. Да, на такого можно вполне положиться!..»
— Ну как? — спрашивает матрос. — Есть у меня надежные дружки или все вышли? Кто здесь из вас крепенький? Ага, ты, — увидел Ивана. — Ну, тогда иди сюда, именно ты мне и нужен. У тебя и сапожищи каждый по полпуда… Я приметил тебя, когда садились…
Здоровяк в тельняшке подает руку Ивану, тащит его к себе. Вытащил, подсадил к окну, крикнул ребятам, стоявшим рядом: