А те машинисты, паровозы которых теперь в Лубенском депо, будто в плену, не погонят составы даже порожняком… Да, дети положили начало. Они словно предупредили: «Вот мы вам поможем немного, а там уже слово за вами…»
Летит паровоз, мелькают дорожные знаки, как сама жизнь, — будто и незаметно, но последовательно и без остановки, все вперед, вперед. Каждому человеку надлежит пройти свой земной путь. И надо, чтоб там, где ты пройдешь, не было завалов, не было тупиков и ям… Следом за тобой пройдут другие, они вспомнят тебя, первопроходца, они скажут о тебе свое слово. Так берегись, будь всегда начеку. Потому что слово то должно быть высоким и чистым. Все зависит от тебя: это твой путь, твой жизненный путь…
— Они ждут, Петр, — говорит Малий, не отрывая взгляда от бескрайней степи.
— Своего смертного часа? — спрашивает Миронченко.
— Не только этого, — отвечает Малий.
Нестор мог бы со своим помощником разговаривать и откровеннее: ведь не один пуд соли, как говорится, съели вместе, но у него сейчас такая тяжелая, словно оловом налитая голова, что не повернуть ее…
Долго молчит Малий, думает.
— Не только этого они ждут, — наконец повторяет Малий. — Они ждут иного — что скажем мы… Ведь слово теперь за нами…
Петр внимательно наблюдает за приборами, следит за железнодорожным полотном. Когда мастер думает какую-то тяжелую думу, помощник должен быть на высоте…
Их останавливают на станции Сагайдак. Паровоз стоит недалеко от будки стрелочника. Между железнодорожными путями, играя на губной гармошке, прогуливается вражеский часовой с карабином. К машинистам подходит стрелочник. Просит соли, предлагает взамен табак, молоко, папиросную бумагу.
— Чего нас задерживают? — интересуется Малий.
— Встречай «зеленый».
— Ага… какое-то начальство едет…
— Да нет, — говорит стрелочник, — состав наливной. Горючее везут для танков и самолетов… Ну, так с солью-то как? Может, поделитесь? Мы здесь без соли пропадаем совсем…
Малий зовет помощника:
— Отдай и мой пай, — и подает узелок. — Зайдешь к нему в будку, задури голову… Торгуйся за каждую крупицу. Время тяни… Понял?..
Когда Миронченко пошел в будку к стрелочнику, Малий выглянул из паровоза, посмотрел вокруг.
Часовой забрался в укромное местечко, окоченевшими пальцами пытался зажечь сигарету. На перроне стоял с фонарем дежурный по станции, наверное, вышел встречать «зеленый».
Малий вылез из будки паровоза, подбежал к стрелке и быстро перевел ее.
«Да-а, теперь удар «наливного» примет наш порожний состав. Лоб в лоб… Вот он уже гремит… Надо скорее бежать отсюда…»
Малий подскочил к будке стрелочника.
— Ну как, договорились? — спросил он, приоткрывая дверь.
— Как будто сошлись, — отвечает Миронченко, — сейчас только пересыплем…
— Давай кончай… — торопит он своего помощника. Наконец Миронченко выходит из будки и для надежности набрасывает на дверь щеколду.
«Зеленый» совсем близко… Слишком задержались, не рассчитали. Хоть бы успеть…
Рысцой отбегают они от будки. Часовой заметил их, какое-то мгновение раздумывал, потом швырнул на землю сигарету, снял с плеча карабин, бросился вдогонку:
— Halt! Halt!..
Его крик заглушил страшный взрыв. Задрожала земля, покачнулось небо…
Мощная волна свалила с ног и Малия и Миронченко. Взрывы раздавались еще и еще, но ни машинист, ни его помощник их уже не слышали. Они потеряли сознание…
…Барон фон Шмидт был в глубоком трауре. Гитлер не мог дальше скрывать поражение немецкой армии под Сталинградом, весь мир знал о том, что Паулюс сдался в плен… И вот траур объявлен по всему рейху… Сколько раз еще придется его объявлять? Дела на фронтах становились все хуже и хуже.
Шмидт написал письмо домой. Получилось оно довольно грустное. Правда, барон старался разбавить его оптимистическими нотками, но патетические восклицания звучали в письме как-то фальшиво и совсем неуместно.
Зазвонил телефон. Полтава… Управление полиции безопасности и СД… Да, да… Кто-то хриплым от волнения голосом сообщал, что двое лубенских машинистов совершили аварию. Два эшелона, один из рейха, специальный… Горючее для авиации и танков…
Снова депо! Барон рвет письмо, одевается. На дворе темная холодная ночь. Поздно — нигде ни огонька, никаких признаков жизни. Город притаился, ждет чего-то. Но чего? У барона хватает мужества признаться самому себе: город ожидает скорой гибели его, барона фон Шмидта. Смерть подстерегает его на каждом шагу. Там, за забором, там, в переулке… А кто даст гарантию, что в машину, в его личную машину не подбросили только что заведенную мину?..