Хотя, наверное, это было предопределено ещё очень давно. Задолго до того, как он встал на свой путь. И что уж тут — не было у него никакого выбора. Зря он не верил, что так бывает. Не было, и всё тут. Только беспощадные факты.
Как бы то ни было, это ещё не самый плохой вариант концовки. Кто знает, может, это ещё и не конец… И когда-нибудь жизнь продолжится. Ведь и такое бывает, он-то знает. Не самый плохой. А учитывая обстоятельства и то, что лежит на другой чаше весов, скоро он начнёт казаться просто отличным.
Отличным. Но…
Лучше бы они никогда не встречались.
Никогда.
Одри
Ни одного лишнего слова. Всё можно выразить жестом или эмоцией. Кивок головы, улыбка или усталый взгляд говорят сами за себя. Лишние слова ни к чему. Одри Паркер была немногословна, недоверчива и неприветлива. И ещё много чего «не». Однако именно это придавало ей что-то особенное. Её мальчишеская стрижка, почти всегда подведённые чёрным глаза и плотно сжатые губы таили в себе не то опасность, не то презрение к окружающим.
Людей слишком много. Слишком. Много. Улицы были бы гораздо приятнее, если бы пустовали. Люди слишком шумные. Слишком разные. Только привыкнешь, только подумаешь: «так вот они какие», как сразу попадается кто-то, совершенно выбивающийся из составленной картины. Это нелегко. И не очень нужно.
Никому нельзя доверять. Ни вообще в целом, ни что-либо конкретное. Из этого никогда ничего хорошего не выходит. Всё всегда нужно делать самой. Полагаться только на себя. Доверять только себе. Иначе ни черта не выйдет. Ни черта, проверено.
Ни к кому нельзя привязываться. Ни к кому. Никогда. Это худшее, что может случиться. Самовольное саморазрушение.
Нельзя, но она привязалась. И теперь пришла пора платить.
Вирджиния
— Мне не нужны деньги, — гордо сказала Вирджиния.
Поймав укоризненный взгляд партнера, она тут же исправилась:
— Мне не нужны твои деньги, Ричард.
Блестяще отрепетированная за несколько недель до этого роль впечатлила зрителей на вчерашнем спектакле. Сегодня же она давалась Вирджинии Хоффман, актрисе среднего звена, но с потенциалом, с большим трудом.
Она пропускала слова в репликах, порой и целые реплики. Она всё ещё играла довольно убедительно, исправляла свои ошибки так, что зрители ни о чём не догадывались, но всё же она была совершенно рассеяна и удручена.
— Да что с тобой сегодня? — спрашивали её во время антракта чуть ли не все, кто ей встречался. На что она лишь отвечала, что во втором действии всё будет нормально.
Зрители устремились в театральный буфет. Вирджиния села на реквизитный стул со сломанной спинкой и закурила. Просидев какое-то время с закрытыми глазами, она стряхнула пепел с сигареты и посмотрела на часы. Антракт заканчивался через две минуты, второе действие начиналось очень сильной сценой, которую она должна была сыграть безупречно. Должна. Иначе её вежливо попросят из этого театра.
И она сыграет. Даже несмотря на то, что знает. Остальным пока необязательно знать, они всё равно скоро обо всём услышат. Но сегодня, сейчас она не вынесет потока соболезнований в её адрес.
Ещё бы ей не путаться в словах. Этой ночью её муж, Ричард Хоффман, был убит.
Убит.
Вирджиния встала, поправила причёску и направилась к сцене.
Ричард
Ричард Хоффман, успешный банкир, если можно так назвать то, чем он занимался, — а занимался он многочисленными и различными финансовыми операциями самых разных целей и с самыми разными людьми, — задумчиво тёр рукой подбородок и безуспешно пытался вспомнить, что же он собирался сделать. Что-то важное. В последнее время память и нервы ни к чёрту, и этому есть причина, и не одна. Зато рассеянности ему теперь не занимать. Когда приходится обдумывать слишком важные решения, мозг начинает вспоминать об инстинкте самосохранения и в итоге попросту отключаться. Иначе добром всё это обдумывание не кончится. Впрочем, решение, которое он принял, добром уж точно не кончится. Скорее, наоборот. Это неправильное решение, он знал это. Но оно казалось легче других. А его неправильность даже раззадоривала.