Дойдя до центра площадки, мы свернули на дорожку слева и сразу же оказались посреди миниатюрных деревцев, земля вокруг которых была усыпана сосновыми иголками. Кое-где на лавочках восседали болтающие старушки, чуть поодаль от них — два седовласых мужчины, играющих в домино. В самом же конце этого своеобразного парка я заметила очертание инвалидного кресла и сидящего в нем человека. И словно прочитав мои мысли, Андрей произнес:
— Вон она, — указал на то самое инвалидное кресло. — У тебя есть полчаса. Скоро у них обед. И да, старайся не попадаться на глаза Крысе.
— Что? — не поняла я. — Какой Крысе?
— Ты поймешь, когда увидишь ее: она страдает избытком веса, да и лицо у нее такое, что иначе и не назовешь.
И все равно я вопросительно уставилась на парня.
— Дело в том, — продолжил он, — что Крысе нравится эта девчонка. Поговаривают, что у нее нет своих детей, вот она и за чужих печется. Особенно вот за таких, как она, которых жизнь побила. В общем, не дает она ее никому в обиду. К девчонке этой вон парень постоянно наведывается, так Крыса чего только не делает, чтобы избавить ее от его присутствия.
— Какой парень? — смутилась я.
— Хрен знает. Но как я понял, после прихода этого посетителя, у нашей пациенточки сразу нарушается душевное спокойствие.
— Так почему его пускают к ней?
— Деньги, милочка, деньги. Они сейчас решают все.
«Ну да», — подумала я.
— Ладно, мне пора. Еще за стариканами убирать надо.
Андрей развернулся и стремительно покинул меня. Я еще несколько минут не двигалась с места, думая о том, как заговорить с девушкой, чтобы не ранить ее. В конце концов, сжав лямку рюкзака, я решительно зашагала в сторону Ярославы. Сейчас как никогда я чувствовала искреннюю жалость к ней, как если бы она была близким мне человеком, а не случайной незнакомкой.
Когда до нее оставалось несколько метров, я остановилась. Железное инвалидное кресло будто бы взяло тонкое, хрупкое тело девушки в плен. Почему-то сейчас мне казалось, что Ярослава похожа на Тасю, когда той оставалось жить всего ничего, хоть я и не видела ее в таком состоянии. Просто мне так казалось и все. На фотографии, у Ярославы были огненно-рыжие волосы, сочащиеся здоровьем и красотой, сейчас же, гладя на бесформенную тусклую косу, едва ли можно было поверить в то, что совсем недавно они были живыми. Сама девушка держала в бледных руках толстую книгу, название которой мне было плохо видно. Она не замечала меня, пока я не сделала еще один шаг в ее сторону, нарушив благоговейную тишину.
Девушка повернула ко мне свое исхудавшее лицо с большими впалыми глазами, потрескавшимися пухлыми губами. Она посмотрела на меня с любопытством, но сама не решалась заговорить. Наверняка подумала, что я заблудилась или еще что-то в этом роде. Тем не менее, прежде чем открыть рот, я успела отметить для себя ее доброжелательное невинное лицо. Знаете, есть такие люди, при взгляде на которых прямо чувствуешь, что они никогда никому не причинят зла; еще чуть-чуть, и им можно было выдавать нимб со всем прилагающимся. На фотографии ангельский лик скрывался под небольшим слоем косметики, да и сама атмосфера клуба не позволяла хотя бы приблизительно понять, что за человек перед тобой.
— Ты заблудилась? — улыбнувшись, спросила она, тонкими пальцами закрыв книгу.
Что я и говорила.
— Ммм, — неловко протянула, поджав губы. — Вообще-то нет.
Глаза девушки еще больше оживились, и мне было совершенно непонятно, по какой причине.
— Я пришла к тебе.
Ярослава облизнула свои сухие губы, заправила выбившуюся тусклую прядку за маленькое ушко. На ее лице играло все то же любопытство.
— Я тебя знаю? — спросила она.
— Боюсь, нет.
— Интересно.
Она протянула это слово так, словно бы пыталась распробовать на вкус: медленно, тягуче.
— Дело в том, что я… Как твои дела? — все же решила не вываливать сразу всю информацию на девушку, не желая видеть, как дружелюбное и заинтересованное выражение ее лица может смениться растерянностью или того похуже, злостью.
— Более-менее, — тихо ответила она, осматривая меня. — Но, все-таки, кто ты? Ко мне не часто подходят незнакомки и задают подобные вопросы. Особенно здесь, в этой лечебнице. Ты, наверное, новенькая, да? — повысив голос, продолжила она. — Только поступила?
И тут я поняла: девушка изголодалась по общению. И это совсем не удивительно.
— Ярослава…
— Ты знаешь мое имя? — удивилась Яра.
Не в силах больше выслушивать ее неверные предположения, я сдалась:
— Меня зовут Майя.
Назвав свое имя, я надеялась, что девушка поймет, что я младшая сестра мужчины, которого она любила и из-за которого сейчас находится здесь, в психиатрической лечебнице, в инвалидном кресле. Возможно, брат хоть когда-нибудь упоминал обо мне, когда находился с ней.
— Майя, — проговорила она, как бы вспоминая.
Ее взгляд устремился куда-то вдаль, будто за моей спиной кто-то держал табличку с ответом на вопрос. А когда она снова посмотрела на меня, в ее глазах читалось смутное, но узнавание. Губы Ярославы едва дрогнули; она тяжело вздохнула, затем опустила взгляд на землю.
Я думала, что она начнет кричать, биться в истерике, прогонять меня, когда поймет, кто к ней пришел, но она всего лишь молчала. И знаете, в тот момент мне показалось, что лучше бы она так и сделала, потому что угнетающее молчание активировало во мне и без того не дремлющую совесть, и я почувствовала на себе весь груз вины, давящей на сердце. Причем вины не отдельно взятого человека, а всего человечества в целом. Странное ощущение.
— Как… Дима поживает? — спокойно, без каких-либо негативных эмоций заговорила девушка.
Ее слова будто резанули меня по груди, оставляя жгучую полоску. Я была почти уверена, что девушка все это время ждала, когда к ней приедет мой брат, спросит, как ее здоровье, поговорит с ней немного о чем-нибудь… попросит прощение.
От осознания всех страданий и несбывшегося ожидания девушки, мне стало так горько и тошно, как не было до этого никогда. К горлу подкатила тошнота, скрутило живот. Я сама была готова вот-вот грохнуться в обморок и занять свободное место в этой клинике.
— Ярослава… — начала было я, но запнулась. — Ярослава, прости…
— За что? — не поняла девушка.
— Я понимаю, что это сложно, но, я уверена, если бы ты знала мотивы поведения моего брата, ты бы поняла, что он не хотел причинить тебе зла. — Я начала теребить рукав куртки, заламывать себе пальцы, подбирая подходящие слова.
— Нет, не стоит, — девушка коснулась ладонью своего лба, — не стоит просить прощение за Диму. К тому же, это я совершила глупость, а не он. Если он боится прийти сюда сам, раз послал тебя, то передай ему, чтобы не боялся. Он ни в чем не виноват.
Я нахмурилась.
— Ярослава, он не посылал меня сюда.
— Тогда почему же ты здесь?
— Я пришла попросить у тебя прощение потому… потому что Дима не может сделать этого сам. — Каждое слово давалось мне с трудом, будто мои челюстные мышцы атрофировались из-за долгих лет молчания.
— Он заболел? Или просто не хочет? Слушай, я же сказала, что он ни в чем не виноват. Я была глупа, когда решила отравить себя таблетками… даже не знаю, что мной руководило в тот момент.
— Ярослава, — твердо произнесла я, сжимая всю свою волю в кулак. — Дима не может прийти к тебе, потому что он умер.
Я выпалила последнюю фразу на одном дыхании. Повисла тишина, лишь редкое пение ранних весенних птичек нарушало ее. Мне тут же захотелось стать одной из них и улететь подальше отсюда; подальше от мучительных объяснений, подальше от ужаса, поселившегося в огромных глазах Ярославы, который через мгновение вылился в безудержный, надрывной плач.
Растерявшись, я не знала, что мне делать: то ли плакать вместе с ней, то ли пытаться успокоить ее. В конце концов, я присела на корточки и взяла ее за руки, сдерживаясь от того, чтобы самой не разрыдаться.