Караваны, эти длинные и торжественные процессии, нуждались, разумеется, в покровительстве тех племен, по территории которых они проходили. И общим правилом было то, что предоставление такого покровительства служило если не всегда главным, то всегда одним из источников дохода соответствующего кочевого племени. О равноправии двух договаривающихся сторон не приходилось и думать: скажем, за использование местных пастбищ караванщикам приходилось платить, зато все утерянное ими совершенно безвозмездно становилось собственностью того племени, на землю которого упала поклажа. В эпоху Пророка плата проводникам, дорожная подать, плата за пользование колодцами, за выгоны для скота и т. д. — все это, взятое в совокупности, достигало четвертой части стоимости перевозимого товара или, как тогда было принято говорить, достигало «четверти пути»{38}. Как, впрочем, и в эпоху античности. Кроме того, бедуины были склонны продемонстрировать свое хитроумие по части изобретения новых поборов или выдвижения новых и неожиданных требований, предъявляемых ими караванщикам. Так что все переговоры с шейхами заинтересованных племен следовало завершать до того, как караван двинулся в путь. Предпочтительнее же всего было предварительное заключение с этими племенами союза. Все же нужно признать: как бы ни были ценны сведения о караванах, почерпнутые в средневековых арабских хрониках, они весьма удалены от интересующей нас сабейской эпохи.
При всех принимаемых предосторожностях караваны нередко подвергаются нападениям враждебных племен или волей-неволей вступают на опустошенные войной территории. Именно две эти невзгоды и приключились с минейскими купцами 'Аммисадаком и Са'дом, которые и поведали о них в длинном тексте, высеченном на крепостной стене Баракиша. Сначала им удается выстоять в схватке с сабейцами из Ма'риба и с жителями Сирваха, предпринявшими нападение на минейский караван. Боги предупредили минейских купцов о грозящей опасности, и эта своевременная информация позволила двум компаньонам во главе конвоя выйти из свалки победителями. Далее. Караван прибывает в Египет как раз накануне вторжения в страну «мидийцев». «Мидийцы» же, на самом деле, не кто иной, как персы, которые около 340 года до н. э. при Артаксерксе III ведут войну в Египте. И снова боги спасают караванщиков, которые возвращаются в родные края живыми и здоровыми.
Этот исключительный текст заслуживает частичного воспроизведения:
'Аммисадак (…) и Са'д (…), главы минейских караванщиков, отправились вместе со своими людьми в путешествие, имевшее целью торговлю в Египте, Ассиро-Вавилонии и в Заевфратье (нынешняя Сирия) (…). (Боги) 'Астар зу-Кабд, Вадд и Накрах спасли их жизни и их имущество, предупредив о злых умыслах жителей Сабы и Хавлина против жизни караванщиков, их имущества и их вьючного скота на тропе между Ма'ином и Рагматом (Наджраном) и предупредив их о войне, которая разгорелась между Севером и Югом. (Боги) 'Астар зу-Кабд, Вадд и Накрах спасли их жизни и имущество также в самом сердце Египта, когда началась война между мидийцами и Египтом{39}.
В благодарность богам два негоцианта возводят куртину крепостной стены Баракиша, на которой этот рассказ и начертан.
В IV и III веках до н. э. не только сухопутный маршрут соединял Аравию с побережьем Средиземного моря и Персии. Начиная с III тысячелетия египтяне прокладывают и морской путь, направляя экспедиции к Пунту (то есть, по всей видимости, к берегам Судана или Эритреи) в поисках ароматических растений. Около 1500 года до н. э. царица Хатшепсут пытается акклиматизировать вывезенные из Пунта деревца в садах Фив. Храм-погребальница царицы украшен орнаментом, на котором изображена процессия из тридцати человек: каждый из ее участников торжественно несет перед собой ладановое дерево.
Дарий Великий поручил греку Скилаку практически изучить возможности мореплавания в Индию и по Индийскому океану. Скилак через Персидский залив вышел в Индийский океан, достиг устья Инда, поднялся по реке вверх, вернулся к устью, пересек океан в обратном направлении, затем, взяв курс на запад, обогнул южное побережье Аравии, преодолел опасный пролив Баб аль-Мандаб, проник через него в Красное море и прошел до Камеренийских островов (ныне Камараны?){40}. Параллельно велось исследование Красного моря и со стороны Средиземного. Предполагалось вновь открыть канал между Нилом и Красным морем, проложенный еще при фараонах. Эта двойная, предпринятая с двух противоположных сторон и почти одновременная попытка невольно наталкивает на мысль о том, что флот Ахеменидов намеревался взять Красное море в клещи с севера и с юга. Если это не так, то как объяснить стремление Силака незаметно обойти в его повествовании молчанием все то, что относится к его плаванию между Маскатом и Аденом? Тексты не позволяют поверить в настоятельную необходимость установления прямых торговых связей между Персией и Эфиопией. А коли так, единственной стратегической целью всего проекта, как на него ни посмотреть, остается Аравия. От этого проекта вскоре, правда, пришлось отказаться, и никто из преемников Дария так и не попытался претворить в жизнь его идею о морском пути между Суэцем и Персией.
Сто семьдесят лет спустя Александр Великий отправил флот Неарха вдоль побережья Персидского залива к устью Инда с поручением разведать путь и составить его карту. Вернувшись из Индии, Александр приступил к подготовке похода на Аравию{41}. Рассказ Арриана, нашего единственного серьезного информатора, не оставляет сомнений относительно мотивов экспедиции. Ее общая и конечная цель — установление власти Александра над всем регионом. В частности же, план предусматривал установление контроля над областями, производящими ладан, и над их торговлей: «Некоторые историки утверждают даже, что Александр намеревался, опираясь на сопровождающий армию флот, пройти большую часть Аравии, Эфиопии и Ливии»{42}. Фактически Неарх не поплыл далее мыса, отделяющего Оманский залив от Аравийского моря: «…и этому отказу Неарха (так и не дерзнувшего пересечь невидимую границу залива) флот Александра обязан своим спасением, так как дальнейшее плавание вдоль аравийских пустынь неизбежно завершилось бы его гибелью (…)». В 324 году Неарх встретился с Александром в Сузах, где тогда находилась ставка царя. План был оставлен до лучших времен, которые так и не наступили, так как великий монарх умер в следующем году. Плиний ошибается, говоря о завоевании Александром Аравии как о свершившемся факте:
Однажды Александр, еще мальчиком, возжигал ладан на алтарях богов, переходя всякую меру. Леонид, его воспитатель, попросил своего питомца повременить с проявлениями царственной щедрости до той поры, пока страны, рождающие благовония, не будут им завоеваны. Александр, уже став господином Аравии, направил своему учителю целый корабль, груженный ладаном, дабы его ментор смог бы возблагодарить богов с такой же щедростью{43}.
Те торговцы, философы, ученые, ботаники в частности, что сопровождали Александра в его великом азиатском походе, принесли с собой в свое родное Средиземноморье семена множества видов растений, как «пищевых», так и «медицинских». Вместе с ними приходит и новая волна увлечений восточными благовониями, парфюмерией и косметикой. После похода Александра на Восток чувство обоняния у людей Запада становится куда более тонким и притязательным. В затронутых эллинизмом городах местная аристократия вводит в моду новые духи, новые ароматичные масла, новые благовонные мази. Царь Селевк отправляет в знаменитый храм Аполлона в Дидимейоне целую сокровищницу из золотых и серебряных изделий, сопровождая свой дар 360 килограммами ладана, 36 килограммами мирры, 1200 килограммами корицы. В монументальной надписи, восславившей щедрость царя (щедрость безусловно Царскую), говорится также и о киннамоме, и об особом, индийском ладане (костосе{44}), однако количественная характеристика этих двух видов дарений почему-то обходится молчанием.