Но вот дом возведен — из местных материалов и в местных традициях, и что ему теперь делать, этому поселенцу, по крайней мере когда позволяет время года? Если он еще не был женат, то прежде всего искал себе супругу, сожительницу или служанку, и поскольку не мог, кроме как в Египте, рассчитывать на прибытие невесты из Греции, то обращался к туземной общине. Когда царь, законный супруг четырех персидских женщин: Барсины, Роксаны, Статиры и Парисатиды, в марте 324 года праздновал в Сузах бракосочетание десяти тысяч греко-македонян с таким же количеством азиатских женщин, он лишь узаконивал положение вещей, а также обычай, получивший распространение во всех Александриях, основанных армией от его имени. И когда я говорю, что они обращались к туземцам, не думайте, что женщин похищали или насиловали. Известно множество примеров, когда за насилия и вымогательства командиров по приказу царя лишали звания и даже казнили. Нет, все было гораздо проще: греческие колонисты вступали в переговоры. Такой персонаж, как посредник, порой сводник, порой сутенер, занявший столь важное место в новой комедии в египетской Александрии, а затем в Риме, вел, так сказать, род от своего колониального прототипа. Торговцы рабами, то есть пленными женщинами, посредники, драгоманы или толмачи, врачи и другие целители, следовавшие за армией, играли также роль сводников, не забывая при этом получать огромную прибыль. В этом заключалось одно из преимуществ свободы слова, столь дорогой для греков. Никакого насилия, никаких историй с туземками, а вместо этого удачные дела с бесконечными переговорами и комбинациями, достойными критянина Одиссея[58], домогавшегося руки Пенелопы из Спарты.
Также «выходили из затруднения», обеспечивая себя слугами, собакой и, если имели землю за пределами городских укреплений, работниками, одной-двумя упряжками волов, сельскохозяйственными инструментами, инвентарем. Также и в этом случае грекам, не имевшим пленников и рабов, приходилось обсуждать, вести переговоры, меняться или нанимать. Или, став ремесленниками, они продавали предметы повседневного обихода, изготовленные своими силами. Постепенно греки, которые не были ни солдатами, ни простыми земледельцами, превратились в торговцев. Даже художники и ученые, которых, как мы видели, было немало в колоннах на марше, продавали свою интеллектуальную продукцию тем, кто в ней нуждался. Новые города с широкими проспектами, площадями, прекрасными скверами желали украсить себя гражданскими и религиозными памятниками, театрами, гимнасиями, статуями, фонтанами. Здесь всегда была работа для каменщиков, строителей, плотников, кровельщиков, гончаров, стекольщиков и ювелиров. Истощив запас товара, торговцы безделушками возвращались в Египет или ближайшие греческие фактории за всяким недорогим барахлом, которое они потом по безумным ценам сбывали местным жителям или меняли за серебряные браслеты или подвески из ляпис-лазури. Самые ловкие открывали с помощью рабов или освобожденных пленников гончарную, скобяную, столярную, красильную мастерские или, как в египетской Александрии, где было в избытке песка и натрия, стекольную. Другие покупали у местных жителей, чтобы перепродавать в городе или переправлять в Грецию, ароматические шарики, пряности, наркотики, использовавшиеся на Востоке. Те, кто не умел ни производить, ни торговать, нанимались к другим в качестве педагогов, певцов или музыкантов, рассыльных, общественных писарей, парикмахеров, поваров или просто нахлебников. Уже около 320 года появляется парасит, которого Теренций, перенесший евнуха Менандра на римскую сцену, вывел здесь под весьма красноречивым греческим именем Гнафон, «Ненасытная глотка»:
Пока мы так беседуем, доходим мы до рынка. Бегут ко мне приветливо торговцы тонкой снедью: Колбасники, пирожники, и рыбник, и кондитер, Мясник бежит и повар с ним. Не мало им дохода Давал я и теперь даю, хотя и разорился. Пер. А. В. Артюшкова