При воздушных испытаниях летчики, получив по радио разрешение выйти на боевой курс, надевали специальные защитные очки на шлемы, включали форсаж двигателей для максимального удаления от эпицентра взрыва и после выполнения задания возвращались на аэродром. Истребители, сопровождавшие самолет-носитель, в процессе выхода на боевой курс не участвовали, барражировали на безопасном расстоянии и после подрыва также возвращались. Хуже было экипажам Ил-2, которые в районе эпицентра взрыва отбирали газовые пробы в специальные герметично захлопывающиеся контейнеры и срочно улетали на аэродром. После приземления в отдаленном уголке летного поля пилоты выскакивали из кабин, там же стаскивали специальные скафандры-комбинезоны, бежали в обмывочный душ, где дозиметристы следили, чтобы на теле не осталось радиоактивных частиц. В еще более опасных условиях находились солдаты, которые долго обмывали из шлангов самолеты. Вода с радиоактивной пылью стекала им прямо под сапоги, но, видимо, их в секреты не посвящали. Отмытые контейнеры с пробами из радиоактивного облака перегружали в самолет, который тут же улетал в Арзамас-16, где содержимое контейнеров сразу поступало на исследование в радиохимическую лабораторию.
Операторы радиотелеметрических станций немедленно извлекали фотокинопленки для последующего проявления, расшифровки и оценки. Нередко казематы, где размещались операторы, засыпались сверху радиоактивной пылью из следа ядерного взрыва, и те подвергались интенсивному облучению. Были случаи, когда спецодежду приходилось сжигать, а люди оставались со своими болячками и заботами. Нормы радиоактивной безопасности впервые были внедрены в 1962 году. По ним годовое облучение работников, связанных с ионизирующими источниками, не должно было превышать 15 бэр[110]. Но до этого существовала негласная норма для испытателей — 50 бэр в год! Сейчас эти нормативы изменились до 3–5 бэр. Всем испытателям выдавались индивидуальные дозиметры карандашного типа, в которых, по мере накопления ионизирующего интеграла, стрелка, видимая в маленький окуляр, перемещалась. Однако молодые испытатели, большинству из которых не было в те годы и 30 лет, совершенно не стремились разбираться в этом, тем более что когда стрелка «зашкаливала», то от дозиметристов порой получали ответ: «Карандаш не исправен, бери другой». Никто не регистрировал дозу полученного облучения даже после явных «нештатных радиационных ситуаций», например, когда наших испытателей «посыпало» из облака, или испытатели поели арбузов на бахче, засыпанной радиоактивной пылью. Клали в госпиталь на обследование с совершенно нейтральным диагнозом: «острый гастрит» или что-то подобное. Но ветераны-испытатели вспоминали, что в городской больнице на Маслихе лечащий испытателей цеховой врач, вероятно, не случайно защитила кандидатскую диссертацию на тему лечения в начальной стадии радиоактивного облучения.
Тех, кто получал дозы, с которыми организм справиться уже не мог, отправляли в «шестерку» — 6-ю клинику третьего отделения Минздрава, где действительно записывали, на основании результатов анализов, примерное количество полученных рентген. Поэтому предложение нынешних государственных чиновников о выдаче льгот и компенсаций «дозовой нагрузке» на основании документов о том, кто, сколько и когда «получил», совершенно нереально. Если уж говорить точно, документально «дозовая нагрузка» наглядно видна на городском кладбище. По данным инициативной группы ветеранов-испытателей, средняя продолжительность жизни работников объекта, участвовавших в испытаниях, — 52 года. От онкологических заболеваний умерло 53 процента из них, а еще 45 процентов — от сердечно-сосудистых заболеваний, что тоже связано с воздействием радиации[111].
Можно ли оправдать подобное поведение и тем более преподносить это как образец? Конечно, нельзя. Но это была характерная черта эпохи. Не столько неопытность молодости, сколько ощущение своей нужности и причастности к делу огромной государственной важности в укреплении обороноспособности своей страны, поразительно творческая среда, насыщенная к тому же передовой, зачастую не имеющей аналогов техникой, в конце концов, само воспитание в тот период приводили к такому, зачастую нерациональному по отношению к себе, поведению подавляющего большинства работников объекта, которое ныне полупрезрительно именуется «совковым». Очень показателен один эпизод, раскрывающий этические и моральные внутренние установки молодых ученых, рабочих. Город действительно по возрасту «ослепительно был молодой». Упомянутый уже Александр Васильевич Веселовский стал руководителем испытательного подразделения в 25 лет. Он вспоминал о молодом специалисте, который сразу начал бороться за предоставление всяких льгот, компенсаций в виде определенных процентов. Испытатели его тут же осудили как стяжателя, приклеили кличку Процент, и через полгода он добровольно исчез.