В ТОГЭ многократно участвовал начальник отдела «эскашников» (так называли специалистов системы контроля — СК) Анатолий Андреевич Ганьжин, приехавший в город в 1956 году и проработавший на объекте более сорока лет. В эскадре он был одним из самых уважаемых людей, так как у него «только для работ» всегда была канистра спирта («для промывки электронной аппаратуры, чтобы импульсы не заблудились!»). А вообще, «эскашникам» доставалось — жили в районах падения боевых блоков: куда «Макар и телят не гонял» — на Северном Урале, севере Западной и Восточной Сибири, Камчатке по соседству с вечно дымящейся Ключевской сопкой.
При испытаниях ядерных зарядов на полигонах размещались в казематах, «по соседству» с эпицентром, вытаскивали после взрыва пленки (чтобы не засветились). Бытовые условия были явно не комфортные, но работы выполнялись всегда качественно.
Зигзаги судьбы таковы, что руками тех, кто создавал, осуществлялось и уничтожение созданного. Трудно оценить те психологические надломы, происходящие в душах людей. 24 октября 1990 года в штольне было проведено испытание ядерного заряда, которое стало последним в истории ядерных испытаний в СССР. Опыт готовился почти два года: еще в 1989 году был подготовлен и установлен в штольне заряд, возведен очень сложный комплекс герметизирующей забойки, приведены в готовность многочисленные системы физических измерений. Ждали «погоду», то есть подходящую ветровую обстановку. И вот нужный день настал, но… разрешение на работу из Москвы не получили. И еще трижды опыт откладывался, и каждый раз не по техническим или климатическим причинам.
Долго спорили депутаты Верховного Совета СССР, России, Архангельского областного совета давать или не давать разрешение на проведение ядерного взрыва на Новой Земле. Прекратить испытание опасно, ибо не имелось опыта консервации заряда в штольне, и последствия были непредсказуемы.
Однако буря человеческих страстей, возбужденных и радиофобией, и синдромом Чернобыля, и долгой борьбой вокруг закрытия Семипалатинского полигона, оказалась сильнее здравого смысла. Ядерный взрыв отсрочили до следующего года. Баталии вокруг разрешения на проведение опыта продолжались в течение всей первой половины 1990 года. Наконец согласились с тем, что испытание надо проводить. Этому способствовал тот факт, что заряд почти год лежал в условиях вечной мерзлоты и его дальнейшую работоспособность гарантировать было очень трудно.
Для испытателей снова Новая Земля, Маточкин Шар, трущобы-домики, облицованные белой жестью, с окнами, забитыми горбылем, чтобы не выдавил ветер и снег. Снова каши и сушеный картофель, тушенка и многое другое, до чертиков знакомое. Однако ранее была все-таки более цивильная жизнь на теплоходе «Буковина», где и размещались испытатели, теперь же у государства не хватало денег на его фрахт.
В сущности, работы проводились заново, раскопка приборных комплексов, настройка измерительных трактов и аппаратуры — эти операции испытатели выполняли, хотя и без особого энтузиазма, но, как всегда, тщательно и добротно. Веселовский подчеркивал: «Мы были вдохновлены одной целью-, завершить, наконец, работу и получить хорошие результаты. Чувство выполняемого долга перед Отчизной (хотя и громко звучит эта фраза) помогало нам жить и работать в неимоверно тяжелых природных и бытовых условиях».
Опять ждали погоды, но требования по погодным условиям были очень жесткими: газы, образующиеся при ядер-ном взрыве, не должны выходить за пределы полигона.
Накануне 24 октября местный метеоролог Александр Заброда, у которого, как шутили испытатели, «нет плохой погоды», дал «волчью клятву», что на завтрашний день по погоде будет все нормально, а на последующие дни благоприятную погоду он не гарантирует.
Но разрешение давала Москва (Гидрометцентр). Переговоры с Москвой вели руководители испытаний: начальник Главного управления Минсредмаша Георгий Александрович Цырков и начальник 12-го Главного управления Министерства обороны генерал-полковник Владимир Иванович Герасимов.