«Генерал-губернатор был со мною в хороших отношениях, несмотря на то что он имел весьма неприятный вспыльчивый характер, многим без всякой причины наделал неприятностей, после чего перестал приглашать их к себе и не желал с ними видеться.
Я со своей стороны находил, что многие из этих лиц соединяли в себе все качества порядочных людей, а потому продолжал с ними знакомство и постоянно приглашал их к себе в дом. Будучи обязан приглашать к себе и генерал-губернатора, я должен был каждый раз предупреждать его, что такие-то лица будут у меня, не будет ли это ему неприятно. На это он постоянно отвечал: "Пожалуйста, не беспокойтесь, мне так приятно бывать у вас, что я никогда не позволю себе выразить какую-нибудь неприязнь или нерасположение к тем лицам, которые у вас будут приняты". И он, действительно, сдержал свое обещание»{12}.
Англичанка Кэтрин Вильмот, гостившая у княгини Дашковой, сообщала в письме: «Только что я поднялась к себе, оставив нескольких обычных визитеров. Чувства уже несколько притупились, потому меня в настоящее время не так поражают здешние манеры, во многом отличающиеся от тех, к которым я привыкла. Например, ни один человек не осмеливается сесть без приглашения в присутствии высокопоставленной особы. Княгиня в эту минуту, сидя на диване, ведет беседу, а полдюжины князей стоят перед ней со шляпами в руках. Визитеры в небольших чинах редко проходят в комнаты, а чаще стоят за дверями, переминаясь с ноги на ногу»{13}.
Нельзя было сидеть, если присутствующий в том же помещении старший по чину или положению стоял.
«Однажды Блудов, говоря о той эпохе и вспоминая разные анекдоты, говорил: "После обеда пили мы кофий, граф Каменский сидел в креслах, а мы все вокруг него стояли…" "Как, — прервал я, — неужели перед Каменским не садились?" "Нет, — отвечал Блудов со своей добродушно-иронической улыбкой, — теперь это понять трудно, а в то время перед начальством не принято было садиться! Сановники александровского времени считались еще людьми прогресса — употребляя новомодное выражение — потому что принимали подчиненных своих в сюртуке и сидя, а не в халате и лежа, как делали Потемкин и сановники его эпохи"»{14}.
Современникам была известна, например, привычка Ф. Ф. Вигеля, не терпевшего, чтобы его подчиненные сидели в его присутствии даже в светской гостиной. Характеристику, которую он дал М. С. Воронцову, можно вполне отнести и к самому Ф. Ф. Вигелю: от «подчиненных своих он требует знаков нижайшей покорности».
В театре, например, до начала спектакля офицеры не садились, чтобы не вскакивать со своих мест при появлении в ложах того или иного старшего офицера или генерала.
Офицер лейб-гвардии Преображенского полка вспоминает о существовавшем тогда воинском постановлении «по отношению поступков нижних чинов в смысле строжайшей тогда субординации и чинопочитания, как например, что младший никогда не мог обсуждать действий старшего. Младший пред старшим в чине стоял, погруженный в молчание, а старший, опираясь на свою власть, иной раз, быть может, этим и пользовался и в гневе своем не стеснялся ни перед чем и ни перед кем…»{15}.
Военные должны были строго соблюдать этикет и в неофициальной сфере общения. Г. А. Римский-Корсаков был исключен из гвардии за то, что позволил себе за ужином после бала расстегнуть мундир. «Этого было достаточно: Васильчиков послал сказать ему, что он показывает дурной пример офицерам, осмеливаясь забыться до такой степени, что расстегивается в присутствии своих начальников, и что поэтому он просит его оставить корпус! Корсаков тотчас подал в отставку совсем»{16}.
Рассказ Н. А. Тучковой-Огаревой несколько отличается от версии, изложенной выше: «Корсаков был однажды приглашен, вместе с прочими гвардейскими офицерами, в Зимний дворец на обед, данный государем Николаем Павловичем гвардейским офицерам. В то время военные ужасно затягивались; после обеда Корсаков имел привычку расстегивать одну пуговицу у мундира. Кн. Волконский, бывший тогда министром двора, заметив это, подошел к Корсакову и очень вежливо сказал ему по-французски:
— Colonel, boutonnez vous, je vous prie[10], — и прошел далее, но Григорий Александрович оставил это замечание без всякого внимания. Обходя еще раз сидевших за столом офицеров, кн. Волконский вторично напомнил Корсакову, что нельзя расстегиваться во дворце. Он говорил по-французски, и Григорий Александрович отвечал ему с раздражением на том же языке: