Перед отъездом являлись к родным и знакомым с прощальными визитами. «Марья Ивановна с дочерьми, Сашей и Катей, должна была лето провести в Карлсбаде, а на зиму перебраться в Вену… Выбраться из Москвы надолго было для Марьи Ивановны, при ее обширном знакомстве, не шуточное дело: надо было проститься со всеми, чтобы никого не обидеть. В четверг в 6 часов дня Марья Ивановна села в карету и пустилась по визитам, с реестром в руке; в этот день она сделала 11 визитов, в пятницу до обеда — 10, после обеда — 32, в субботу — 10, всего 63, а "кровных с десяток, — пишет она после этого, — остались на закуску". А два дня спустя начались ответные визиты: в одно после обеда перебывали у нее кн. Голицына, Шаховская, Татищева, Гагарин, Николева. На нее напал страх: "ну, если всей сотне вздумается со мной прощаться!" — и приказала отвечать, что ее дома нет»{16}.
«Неутомительна в исправлении визитов», по словам П. А. Вяземского, была и графиня Марья Григорьевна Разумовская. «Рассказывали в городе, что у нее была соперница по этой части, и когда кучера той или другой съезжались где-нибудь, то они, один пред другим, высчитывали и хвастались, сколько в течение утра сделали они визитов с своими барынями»{17}.
«Для изъявления участия» делали визиты к больным. «Однажды отец мой как-то заболел (что с ним случалось очень и очень редко, не взирая на преклонные лета) в одно время с Дмитриевым, — рассказывает И. А. Арсеньев, — и, не имея возможности выехать, послал меня и брата с гувернером к Ивану Ивановичу, чтобы узнать о его здоровье. Дмитриев принял нас очень ласково, подарил нам по экземпляру своих басен, напоил шоколадом и на прощанье, передавая нам по фунту конфект, очень благодарил за доставленное ему удовольствие нашим визитом. Недели две спустя, находясь в классной комнате, выходящей окнами на двор, мы увидели въезжавшую карету, запряженную четверкою цугом, подъезжающую к малому нашему подъезду. Это был Иван Иванович Дмитриев, который приехал отдать нам, 12-тилетним детям, визит. Отец, войдя в это время в нашу комнату и увидя Дмитриева, очень смеялся над его церемонностью, но тот чрезвычайно серьезно сказал ему: "Не смейся, друг мой, что я отдаю визит твоим детям; я раб приличий и советую юношам придерживаться всегда тех же правил"»{18}.
«Войдя в дом, вы приказываете человеку доложить о себе, и если вам объявят, что хозяина нет дома, то хотя бы вы и были убеждены в противном, отнюдь не должно подавать вида, что вы знаете, что он дома, и не настаивать, чтобы вас впустили…»{19}.
«Я целую ночь не мог заснуть и поутру рано поехал к Городкову, чтоб извиниться в моей невежливости; меня не приняли. На другой день то же, на третий день опять то же. Я осведомляюсь о здоровье всех домашних поименно; лакеи мне отвечают, что все, слава Богу, здоровы и изволили уехать со двора; но это была неправда: на дворе стояли экипажи, следственно, хозяева были дома; это значило просто, что меня не хотели принимать», — признается герой повести В. Ф. Одоевского «Княжна Зизи»{20}.
Заболевшие хозяин или хозяйка дома были вправе не принимать гостей. Нередко это служило поводом отказать визитеру в приеме. Однажды в подобной ситуации оказался шведский посланник при русском дворе барон Пальмшерна. Играя в карты в доме графини Гурьевой «при постоянно дурных картах и по проигрыше нескольких робертов виста, он поэтически воскликнул, во всеуслышание: "Да этот дом был наверно построен на кладбище бешеных собак!" Можно представить себе действие подобного лирического порыва на салонных слушателей. В другой раз заезжает он к той же графине Гурьевой с визитом. Швейцар докладывает ему, что графиня очень извиняется, но принять его не может, потому что нездорова. Между тем, несколько карет стояло у подъезда. Пальменштерн[28] отправляется в Английский клуб, а оттуда в разные знакомые дома и всюду разглашает, что графиня Гурьева больна и, вероятно, опасно больна, потому что у нее консилиум докторов, которых кареты видел он перед домом ее. Весть разнеслась по городу. Со всех сторон съезжаются к подъезду наведаться о здоровье графини, пишут ей и приближенным ее записочки с тем же вопросом. Половина города лично или посланными перебывала у нее в течение суток. Графиня понять не может, каким образом и совершенно напрасно подняла она такую тревогу в городе. Наконец, узнали, что это была отплата Пальменштерна за отказ принять его»{21}.