«Про одного знатока людей рассказывают нижеследующий анекдот: он любил узнавать характер дома и в особенности выдержанность хозяйки и делал это следующим путем: он с намерением проливал красное вино, но если эффект был недостаточно силен, то он приступал к более сильным мерам, он обыкновенно прокалывал салфетку вилкой и при этом испытании большинство хозяек теряло присутствие духа и должное хладнокровие по отношению к виновнику»{30}.
Подобным образом вел себя «порядочно устарелый, обрюзгший» С. А. Соболевский, в молодости близкий друг А. С. Пушкина. Н. Берг рассказывает о посещении им салона Е. Ростопчиной. «Он резко отделялся от всего, что у ней собиралось из молодежи, манерою говорить обо всем небрежно, презрительно, с какою-то вечною ядовитою усмешкою; так же небрежно и презрительно разваливаться в креслах (как никто из гостей Ростопчиной не разваливался); однажды он даже так развалился, что сломал ручку кресла, которая упала на пол, и при этом сказал самодовольным тоном: "Какая еще сила! Не могу сесть на кресла, чтобы их не сломать!"»{31}.
Графиня Ростопчина, по всей видимости, была невозмутима, раз о ее реакции мемуарист не обмолвился ни словом.
Хозяева должны терпеть присутствие нежеланного или «засидевшегося» гостя, никоим образом не показывая своего недовольства.
«Бенкендорф (отец графа Александра Христофоровича) был очень рассеян, — рассказывает П. А Вяземский. — …Однажды он был у кого-то на бале. Бал довольно поздно окончился, гости разъехались. Остались друг перед другом только хозяин и Бенкендорф. Разговор шел плохо: тому и другому хотелось отдохнуть и спать. Хозяин, видя, что гость его не уезжает, предлагает, не пойти ли им в кабинет. Бенкендорф, поморщившись, отвечает: "Пожалуй, пойдем". В кабинете было им не легче. Бенкендорф, по своему положению в обществе, пользовался большим уважением. Хозяину нельзя же было объяснить напрямик, что пора бы ему ехать домой. Прошло еще несколько времени, наконец, хозяин решился сказать: "Может быть, экипаж ваш еще не приехал, не прикажете ли, я велю заложить вам свою карету". — "Как вашу карету? Да я хотел предложить вам свою". Дело объяснилось тем, что Бенкендорф вообразил, что он у себя дома и сердился на хозяина, который у него так долго засиделся»{32}.
В одном из номеров журнала «Русский архив» опубликована заметка, в которой идет речь о «старинных способах выпроваживания гостей, когда они засиживались»:
«В Москве граф Орлов-Чесменский вставал во весь свой исполинский рост, ему подавали роговую трубу и он громко произносил "heraus"[38]. Любопытно, что гости не обижались этим…
В Москве же, у Старого Пимена, в одно просвещенное семейство съезжалось помногу гостей; когда беседа затягивалась, хозяйка вынимала свои искусственные зубы и клала их пред собою на стол, что служило знаком к разъезду.
В Петербурге слуга незаметно вносил в гостиную клетку с попугаем, который обучен был словам: "Спать пора, спать пора!"»{33}.
«Обряд прощания» исполнялся не всегда. Из многолюдных собраний гость уходил незаметно, не ставя хозяев в известность об уходе. В обществе это называлось «уйти по-французски». Но не все хозяева приветствовали этот обычай, особенно в провинции.
Д. Н. Свербеев вспоминает свое пребывание в Симбирске: «Однажды, не то в Рождество, не то в Новый год, я, усталый от длинного обеда, пошел было, не исполнив обряда прощанья, потому что должен был воротиться туда же на вечер, но посланный за мною слуга воротил меня с дороги, и, получив от деда замечание: "Ты, любезный, уходишь от гостей по-французски, да еще от деда; это у нас не водится", я должен был опять совершить всецелование»{34}.
Кто-то при расставании совершал по-русски «всецелование», кто-то пожимал руку «на английский манер», кто-то уходил по-французски.
«Если один из гостей встает и прощается, хозяин, равно как и другой гость, также должны встать и проститься с ним; хозяин провожает его до двери комнаты и возвращается занимать оставшихся; но когда нет других гостей и хозяин никого не должен занимать, то он провожает до передней и даже до сеней, смотря по уважению, которое он хочет оказать своему гостю»{35}.