— Вот вам урок, — сказал я ему, указывая на его раненую ногу, — рассказывать о ваших победах.
— Ах, уж не говорите, — жалобно промолвил он, — тем более, что тут не было ни слова правды!
— Как! Что вы говорите? — закричал я.
— Да, разумеется, — все так же продолжал хозяин, — никогда у меня не было никаких таких похождений с светскими дамами, а княгиню Z. я даже в глаза никогда не видал!»{9}.
«Кто осмеливается обидеть даму, тот возлагает на ее кавалера обязанность мстить за нее, хотя бы она вовсе не была ему знакома», — говорит полковник Мечин в «Вечере на бивуаке» А. А. Бестужева-Марлинского.
Гораздо реже возникали дуэли за честь незамужней женщины. Известны случаи, когда молодой человек, чтобы спасти репутацию невинной девушки, предлагал ей руку и сердце, «хотя бы она вовсе не была ему знакома».. Об одном из таких случаев рассказывает М. С. Николева: «В оно время я знала лично Евгению Андреевну Глинку, мать многих дочерей и одного сына, знаменитого Михаила Ивановича. Евгения Андреевна праздновала день своего ангела накануне Рождества Христова, когда соблюдается старинный обычай, а именно накладывается среди самой просторной комнаты небольшая копна сена, накрывается скатертью, и на ней ставят блюдо кутьи с восковыми свечами, в память рождения Спасителя в яслях. Перед кутьей служат всенощную, освящают кутью и кушают, поздравляя друг друга с наступившим праздником. На этот раз, как гостей собралось много, то и после всенощной устроились танцы, и разошлись спать поздно. Дом Глинки каменный, большой, разделялся во всю длину коридором, в который выходили все двери комнат, расположенных по обе стороны, причем мужчин разместили по двое и по трое с одной стороны, женщин таким же порядком — с другой. Одна из приезжих девиц, мало знакомая с расположением дома, заболела ночью довольно серьезно и вышла в коридор, не желая стонами беспокоить соседей. Походив по слабо освещенному коридору, она ошиблась стороной и вместо левой, где были дамские комнаты, повернула на правую мужскую сторону, а как везде было темно, расположение же внутреннего убранства почти одинаково, то она ощупью, добравшись до места, где предполагала кровать, с которой встала полчаса назад, бросилась на нее, не раздеваясь, и мгновенно заснула. Офицер, спавший на той же кровати, прижавшись к стене, сразу проснулся, почувствовав, что кто-то упал с ним рядом, и нащупал женскую одежду. Он сперва растерялся, потом осторожно взглянул на соседку и, спустя несколько времени, разбудил ее, перепуганную и долго не могшую понять, что с нею. Наконец, все было разъяснено, и она растерянная прокралась снова в коридор разыскивать свою комнату у порога которой ее и нашли наутро без чувств, в горячешном припадке. Дело однако кончилось благополучно: честный молодой человек, видя, что несмотря на все его старания, товарищи его по ночлегу заметили происшедшее, и зная, что репутация невинной девушки может пострадать, объяснился с ее родными и женился на ней»{10}.
Генерал П. Н. Ивашев, отец будущего декабриста, заметив знаки внимания, которые проявлял его сын к «хорошенькой» 18-летней Камилле Ледантю, «позвал к себе сына и строго выговаривал ему, представляя, как неблаговидно, нечестно играть репутацией женщины, когда не имеешь намерения и возможности жениться на ней»{11}.
«Честь невинной девушки», Верочки Р-вой, была «святыней» и для героя романа М. Ю. Лермонтова «Княгиня Лиговская»: «Накануне рокового дня (это было вечером) они стояли вдвоем на балконе, какой-то невидимый демон сблизил их уста и руки в безмолвное пожатие, в безмолвный поцелуй!.. Они испугались самих себя, и хотя Жорж рано с помощью товарищей вступил на соблазнительное поприще разврата… но честь невинной девушки была еще для него святыней»{12}.
Молодые романтики презирали брак по расчету. «Бедность девушки считалась даже достоинством своего рода, потому что влюбленный мог выставить ее как верное свидетельство неподкупности, искренности своей любви, возбужденной единственно субъектом, без всякой мысли о каких-либо других, побочных предметах. Обоюдное чувство должно было отличаться платонизмом»{13}. «Впрочем, любить поэтически допускалось только женщину равного или высшего сословия, а остальные не пользовались этим предпочтением, так что самый ярый платоник, страдавший по какой-нибудь княжне, довольствовавшийся одними вздохами, целовавший ее бантики и ленточки, выпрашиваемые на память, в то же время соблазнял мещанскую или крестьянскую девушку, прикидываясь влюбленным и расточая клятвы и уверения»{14}.