Нам необходимо рассмотреть три пункта. Прежде всего, совершенно точно, что этрусский гений, проявившийся не только в искусности инженеров, но и в таланте художников, вовсе не был априори чужд литературному самовыражению. Далее: даже если почти все произведения погибли, от них должен был остаться хотя бы след, воспоминание, отпечаток в других литературах. Что же касается того, была ли этрусская литература хорошей или плохой, оригинальным творчеством или рабским подражанием, высокого или низкого стиля — на этот вопрос нам не ответить, хотя и об этом можно составить себе некоторое представление.
Тит Ливий делает поразительное на первый взгляд заявление, на котором стоит остановиться{700}. Итак, конец IV века до н. э., Рим шаг за шагом продвигается вглубь Этрурии. Именно тогда был совершен великий военный подвиг — переход через Циминийский лес в окрестностях нынешнего Витербо, к востоку от озера Больсена, который представлял собой грозное препятствие для римских легионов — столь же опасное, как то, которое во времена самого Тита Ливия не давало им продвинуться вглубь германских лесов. Однако в том 310 году до н. э. один из рода Фабиев, заслуги которых в этой военной кампании оспаривали Клавдии, разведал непроходимые пути. Этот человек, по одним источникам — Цезон Фабий, по другим — К Клавдий, брат по отцу или по матери консула Фабия Руллиана, сумел, переодевшись этрусским земледельцем и в сопровождении одного-единственного раба, проникнуть неузнанным на вражескую территорию и найти дорогу к Клузию через долину Кианы. В этом рискованном предприятии его выручило блестящее знание этрусского языка: он ни разу не запнулся и не возбудил тем самым подозрений у местных жителей и проводников.
Каким же образом он овладел этрусским в таком совершенстве? Дело в том, что он воспитывался в Цере, в семье, связанной с его собственной крепкими узами дружбы, и там обучился «этрусскому письму». Тит Ливий авторитетно добавляет: «Я располагаю текстами, подтверждающими, что в те времена было принято обучать юных римлян этрусскому письму, как в наши дни учат греческому» («Habeo auctores vulgo turn Romanos pueros, sicut nunc Graecis, ita Etruscis litteris erudiri solitos»).
Но что значит «этрусскому письму»? Ясно, что речь не только о том, чтобы выучиться читать и писать по букварям и прописям, как в Марсилиане и Цере. Слово «письмо» означает не только буквы алфавита, но и грамматику и литературу. О какой же литературе идет речь?
Тит Ливий не имел в виду этрусскую дисциплину в собственном значении этого слова. Сравнение с юными римлянами, изучающими греческий язык, задает иное направление мысли: «Как в наши дни учат греческому» — историк явно имеет в виду мальчиков моложе семнадцати лет (pueri), которые под руководством grammaticus (грамматика) читали Гомера, трагиков и Менандра. В III веке до н. э. Марк Ливий Салинатор привез из Тарента греческого поэта Андроника, чтобы объяснить «Одиссею» своим сыновьям; Эмилий Павел во II веке до н. э., желая дать юному Сципиону Эмилиану лучшее греческое образование, привез из Македонии библиотеку Персея и окружил сына целой командой греческих учителей, грамматистов, риторов, философов, скульпторов, художников и т. д. Даже во времена Тита Ливия изучение латинских поэтов только-толь-ко вошло в программу среднего образования наряду с изучением поэтов Греции. Цицерон читал и говорил на греческом также свободно, как на родном языке. На протяжении многих веков римская культура была двуязычной{701}.
Вот что узнал Тит Ливий из своих источников и что удивило его не меньше нашего. Но он настаивает, убеждая скептиков: «Я располагаю текстами…» — текстами, в которых разные хронисты в один голос доказывают, что прежде чем обратиться к Греции, Рим приобщился к культуре через Этрурию, не имея собственного базиса.
А что в этом шокирующего? Что невероятного в том, что Цере в конце IV века до н. э. являлся для юных Фабиев и Клавдиев интеллектуальной столицей, вполне способной, что бы ни говорил Перикл Дукати, возвыситься над «повседневными заботами материального существования», о чем говорят найденные там памятники и произведения искусства? После падения Вей в 390 году Цере был не только ближайшей к Риму этрусской метрополией, всего в полусотне километров по будущей Аврелиевой дороге. Это был крупнейший очаг эллинской культуры в Центральной Италии, а Рим, через посредство Этрурии, стремился приобщиться именно к ней. Разве не было у Цере своей сокровищницы в Дельфах, словно она была подлинно греческой колонией? Найденные в гробницах предметы показывают, с каким увлечением местные жители собирали лучшие образцы аттической чернофигурной и краснофигурной керамики. Греческие художники даже селились там, чтобы скорее выполнять заказы ненасытных клиентов. Жители Цере с давних времен научились узнавать на вазах — не говоря уже о других привозных предметах — изображения легендарных героев Троянской войны, странствия Одиссея, подвиги Геракла, преступления Атридов, которые были им хорошо знакомы.