Будучи изобретателем нового направления в науке, ставшего частью нашей жизни, Фрейд предпочитал держаться в стороне от достижений современной ему техники и неохотно ими пользовался. В своей работе «Недовольство культурой» он задумывался над тем, может ли принести счастье технический прогресс. «Разве не доставляет мне удовольствия и не способствует возрастанию во мне ощущения счастья то, что я по своему желанию в любое время могу услышать голос своего ребенка, живущего за сотни километров от меня, а также то, что сразу же после высадки на берег моего друга, совершившего долгое и трудное путешествие по морю, я могу получить от него известие, что у него все в порядке?» – задал себе вопрос Фрейд и ответил на него с некоторой долей пессимизма и даже с ностальгическими нотками: «Если бы не было железных дорог, наши дети никогда бы не покинули родного города, и нам бы не понадобился телефон, чтобы услышать их голоса. Если бы не было трансатлантического судоходства, мой друг не предпринял бы своей поездки, и я прекрасно обошелся бы без телеграфа, поскольку мне не нужно было бы беспокоиться о судьбе друга». Не произошло ли здесь наложения образов? Не видел ли Фрейд внутренним взором в тот момент, когда приводил эти примеры, поезд, уносивший его из счастливого детства во Фрайбурге, и пароход, увозивший его сводных братьев Эммануила и Филиппа в Англию? Технический прогресс соединился в его мозгу с неизбежным и болезненным расставанием.
Тем не менее уже в 1890 году у Фрейда, наряду с другими венскими врачами, появился собственный телефон. Телефонный аппарат повесили довольно высоко на стене в прихожей квартиры, которую занимало его семейство. По воспоминаниям Мартина, это дребезжащее устройство вызывало у детей смешанное чувство страха и любопытства. «Прошло довольно много времени, прежде чем мы решились начать пользоваться им. Но в любом случае, нам некому было звонить: ни у кого из наших друзей не было телефона», – вспоминал Мартин. Фрейд ненавидел этот аппарат и лично отвечал на звонок только тогда, когда дома больше никого не было. Он настолько привык во время беседы внимательно смотреть на собеседника, что чувствовал себя неуютно, разговаривая не с человеком, стоящим перед ним, а с неодушевленным микрофоном. Вот что примерно в то же время писал о чудесном и обманчивом «телефонном общении» Марсель Пруст в своей книге «У Германтов»: «…После нескольких секунд молчания (я) неожиданно услышал голос, который до сих пор напрасно казался мне знакомым, напрасно потому, что всякий раз, когда бабушка со мной разговаривала, я следил за тем, что она говорит, по раскрытой партитуре ее лица, на котором большое место занимали глаза, самый же голос ее я слышал сегодня впервые… Одиночество голоса являлось как бы символом, отражением, прямым следствием другого одиночества, одиночества бабушки, впервые расставшейся со мной».
Фрейд как мог избегал телефонных разговоров, и никогда телефонный аппарат не мог заменить ему его ручку с широким пером, когда он хотел обратиться к друзьям. Впрочем, он точно так же не пользовался пишущей машинкой и не проявлял интереса к радио, которое внимательно слушал лишь во время серьезных политических событий. Свое «воздушное крещение» Фрейд принял в семьдесят пять лет на борту самолета немецкой авиакомпании «Люфтганза», когда летел в Берлин на лечение. А первым автомобилем, в который он сел, был «фиат» с откидным верхом. Этот «фиат» принадлежал одному итальянцу из Падуи, он вместе со своей семьей остановился в той же гостинице «У озера» в Лавароне, что и семейство Фрейдов. Автомобиль мог развивать скорость сорок километров в час, в то время, то есть в 1906 – 1907 годах, считалось, что это максимальная скорость, которую может выдержать человеческий организм. Но поездкам на автомобиле Фрейд предпочитал пешие прогулки по горам. В свободном костюме для отдыха, с пристежным воротничком и при галстуке – ни при каких условиях он не появлялся без этого предмета своего туалета, равно как никогда не пил из бутылки прямо из горлышка, – он гулял, наслаждаясь природой, цветами, тишиной, а порой – чистой водой озера. Фрейд был прекрасным пловцом, но не позволял себе никаких фантазий. Следя за тем, чтобы не замочить бороду, которую чопорно держал над водой, он всегда плавал размеренным брассом. Естественно, он был в благопристойном купальном костюме, какой носили в то время: костюм закрывал не только плечи купальщика, но частично и руки. Фрейд обожал купание и подчас подолгу находился на берегу озера, прося принести ему прямо туда прохладительные напитки и сигары со спичками.
Графологическая экспертиза20 июля 1932 года в одном из номеров французского журнала «Вю» появился репортаж о профессоре Фрейде и анализ его почерка, сделанный неким А. Хольцем. Вот каким увидел Фрейда автор статьи: «Это человек с большим воображением, но не фантазер, он обладает хорошей интуицией и очень точно определяет сильные и слабые стороны человека. Хорошо развитая наблюдательность в паре со способностью логически увязать любой символ с реальной жизнью позволяют ему подмечать едва уловимые связи между отдельными элементами и устанавливать их воздействие друг на друга. Он не производит впечатления сентиментального человека, энергичен, объективен и мыслит, как человек, увлеченный своим делом. Его не заботит общественное мнение. Он фанатик Истины, и ему не требуется одобрение со стороны».
На той же странице журнала можно было увидеть фотографию старого профессора из Вены, на которой он был запечатлен на балконе своей квартиры с двумя собаками чау-чау. Фрейд не мог понять, чем вызван такой интерес к его личности практически во всем мире. По поводу некой охотницы за автографами знаменитостей он написал одному из друзей следующее: «Вы прекрасно поняли, как я отношусь к охотникам за автографами. Но если действительно одним росчерком пера можно чем-то помочь достойному человеку, нуждающемуся в этом, то не стоит колебаться, можно даже признать, что подобное сумасбродство иногда приносит пользу Прошу вас в интересах вашего протеже не преминуть довести до сведения вашей богатой дамы, что получить автограф, подобный тому, что вложен в это письмо, обычно очень трудно».
Профессору Векслеру, создателю знаменитого теста на определение уровня развития интеллекта, Фрейд направил письмо, в котором скромность соседствовала с утверждением, что невозможно оценить не столько его творчество, сколько его личность: «Что касается вашего желания, чтобы я передал рукописи моих работ в наш университет в Иерусалиме, то мне трудно ответить на это что-либо определенное. Вы предполагаете, что этот университет многое для меня значит, и не ошибаетесь; возможно, мы с вами расходимся во мнениях относительно ценности этих рукописей. Для меня они не представляют никакой ценности, и мне никогда бы не пришло в голову передать их в дар университету. Обычно я их просто выбрасывал в корзину для бумаг, как только работы были напечатаны, и так продолжалось до тех пор, пока один человек не сказал мне, что мои рукописи достойны лучшего применения. Он сказал, что в мире, среди богатых людей, есть множество сумасшедших, способных заплатить наличными за эти страницы, написанные моей рукой, в том случае если я вдруг стану знаменитым. С тех пор я их храню и жду, когда моя известность принесет столь ощутимые плоды. Дело в том, что это единственная имеющаяся у меня возможность что-либо пожертвовать или оставить в наследство нашим собственным организациям типа "Ферлага", Венского института или Берлинского санатория; и я думаю также, что такое наследство будет благосклонно принято моими семью внуками. До объявления войны я слышал, что один известный коллекционер старых документов собирался приобрести и мои бумаги тоже. Но началась война, и больше ни о чем подобном речи не было. Поскольку мне это ничего не стоит, я продолжаю ждать, говоря себе, что, может быть, через какое-то время после моей смерти стоимость этих сокровищ будет такова, что целесообразность их хранения будет оправдана. На самом деле я не испытываю pretium affectionis[23] к этим рукописям и ни в коем случае не хочу обидеть Иерусалимский университет, отказавшись передать их ему, тем более что в настоящее время их ценность остается весьма сомнительной. Если Иерусалимский университет имеет другую точку зрения на этот счет, я могу принять ее во внимание и в своем завещании высказать пожелание, чтобы мои рукописи были переданы ему в том случае, если по истечении определенного срока после моей смерти на них не найдется покупателя».