В серьезном жанре многие сюжеты нидерландцы заимствовали из Священного Писания — «Иоанн Предтеча», «Люцифер» Вондела, «Избиение младенцев» Хейнсия. В 1638 году французская труппа открыла для гаагской публики «Сида» Корнеля. Это стало настоящим событием. Ван Хемскерк перевел пьесу на голландский. Казалось, было положено начало новому движению. В 1639 году Херман перевел пьесу Меро. В 1647 году из-под пера самогó великого пенсионария Яна де Вита вышел перевод «Горация». Но благородство и простота стиля, торжествовавшего тогда на французской сцене, плохо вписывались в буржуазное общество. Их влияние на нидерландскую драматургию долго оставалось весьма незначительным. Для его роста потребовались усилия общества «Nil volentibus arduum»,[8] основанного в Амстердаме в 1669 году для популяризации образцов французского классицизма. Члены «Nil» выпустили множество брошюр теоретического или критического содержания, перевели или адаптировали произведения Корнеля, Расина, Кино и Мольера, а также ставили их в городском театре. С 1680 по 1700 год ими было поставлено около пятидесяти французских трагедий и комедий. Цель была, несомненно, достигнута: старая голландская драма безвозвратно ушла в прошлое. Франкомания, обозначившаяся к 1670 году, одержала на сцене такую же полную победу, как до того в одежде и употреблении кофе…
Придворные и некоторые представители новой аристократии осторожно развивали камерный театр, увеселительного или нравоучительного толка. Так, в 1605 году молодые Хейгенсы играли у себя дома перед светской публикой в «Аврааме, жертву приносящем» Беза. В 1641 году дочери вдовствовавшей королевы Чехии, нашедшей прибежище в Гааге, представляли «Медею» Корнеля.
В латинских школах следовали давней традиции использовать театр как способ преподавания языков. Там ставили, особенно при награждении лучших учеников, латинские (читай: греческие) классические трагедии или комедии, на которые приглашалась избранная публика; муниципалитет оплачивал расходы и устанавливал призы отличившимся актерам. Теологи задавались вопросом: наносила ли подобная практика ущерб морали? Целители общественной нравственности установили соответствующую цензуру. В школах, где преподавался французский, учащиеся время от времени играли в религиозных или нравоучительных пьесах на этом языке.
Драматические спектакли заканчивались балетом, которым иногда занимали зрителей и в антрактах. Голландский балет имел глубокие национальные корни и до XVIII века не испытывал почти никакого иностранного влияния. Он вышел из старых танцев на праздниках и гуляньях, устраивавшихся риториками. Хореографические темы воссоздавали народные крестьянские хороводы и танцы моряков под звуки волынки.
Что касается оперы, то она впервые появилась в Гааге в середине века вместе с французскими войсками, но далее этого города не распространилась.
Поэты, романисты и историки «золотого века» осознавали свою принадлежность к обществу, в котором они чаще всего были чиновниками или коммерсантами, не имея ничего общего с профессиональными писателями. Их стихи или проза служили лишь украшением обыденной жизни и свидетельствовали о хорошем образовании. У наиболее начитанных культ античной красоты принимал абстрактный характер. Идеальный, героический, мраморно-холодный мир в их воображении заполнял пустоты между реальностью и сочинительством. В «Истории смутного времени» Хофт рассматривал недавние события в Нидерландах глазами Тацита. Тщеславие торжествующей крупной буржуазии 1640–1650 годов также наложило свой отпечаток на литературное творчество. Но сама нация во всей своей жизненной силе не нашла в нем своего отображения. Хейнсий, будучи влиятельной фигурой своего времени и поддерживая переписку со многими парижскими литераторами, походил на мольеровского Триссотена, пустозвона и всезнайку. Банальный нравоучительный реализм, грубоватое веселье палат риторики или пыл бродячих поэтов-гёзов XVI века лучше выражали народный дух той поры, когда в поту и крови создавалось здание Республики.
Буржуа не стал литературным типом. Писатели не нашли ничего лучшего, как представить его в каких-то обносках античной тоги или опустить до карикатурного персонажа. Во времена, когда аналитическая мысль была незрелой, чересчур идеологизированная литература не достигла того, что так блестяще удалось чистому искусству — живописи. Если и предпринимались какие-то попытки схватить живую реальность, все они скатывались к анекдоту. Эта беспомощность усугублялась тем, что, в отличие от художников, писатели в большинстве своем принадлежали к правящему классу и ясно обнаруживали откровенный политический конформизм. Популярность поэта Катса имела не столько литературную, сколько религиозную и духовную основу.