Малоподвижная жизнь нидерландских женщин давала повод обвинить их (совершенно несправедливо) в лености — пять-шесть часов в день жена буржуа просиживала дома, положив ноги на грелку. Она совершала лишь небольшие вылазки в церковь, опустив глаза долу и сжимая под мышкой Библию в бархатном переплете и окованными серебром углами. Мало-помалу она начинала выбираться за город, одна, без провожатых и «без скандала и неприятностей», что с удивлением отмечали французы, так священна была замужняя женщина в глазах нидерландцев.{92}
Хозяйка дома, независимо от социального положения, почитала выполнение своих обязанностей как высшую добродетель. Только женщины, имевшие служанок, тратили время, которое можно употребить на благоустройство дома, на болтовню с соседками.
«Ах! Какие заботы могут сравниться с женскими? Дети путаются у нее под ногами; гвалт стоит с утра до ночи. Мыть, скрести, чистить; покупки, уборка, стирка — кошмар, пытка, которая превращает жизнь в ад».{93}
Если не в ад, то по крайней мере в унылую череду скучных обязанностей. «Не эта ли монотонность, — вопрошает Темпл, — есть причина отсутствия воображения и, как следствие, их хваленого целомудрия?»{94}
Лишь немногочисленная женская элита (численность которой, правда, на протяжении века существенно увеличилась) из среды дворянства и крупной буржуазии стремилась быть элегантной, хотя бы на людях. И совсем уж крохотная группка одаренных дам соперничала со своими друзьями и супругами в науках и искусствах. Хейгенс переписывался со многими из этих ученых в юбке, которые приобщились к французской «прециозности». В 1647 году он посвятил свой труд «Pathodia sacra et profana» Утриции Оле, жене кавалера Сванна.
Музыка составляла для этих интеллектуалок настоящую страсть. Франсиска Дюарт, по прозвищу «французский соловей», снискала в этой среде заслуженную славу. Сюзанна Ван Баерле, Мария Пельт, Анна Енгельс удостоились похвал Хейгенса, Хофта и Вондела. Мария Тессельшад Висшер была душой литературных и музыкальных кругов Амстердама. Анна Мария Шуурман из Утрехта, художница, миниатюрист, гравер, знаток восточных языков, «десятая Муза», вошла под именем Статиры в «Справочник прециозниц» Сомеза. Закрыв лицо вуалью, она посещала университетские лекции и диспуты. Придя с визитом, Декарт застал ее за чтением Библии на еврейском и с деланным удивлением спросил, как это столь одаренная особа может убивать время на «столь бесполезное занятие». Это замечание глубоко задело Анну Марию, которая записала в своем дневнике: «Господь изгнал из моего сердца этого пошлого человека…»{95} Но Анна Мария Шуурман и ей подобные оставались редчайшими исключениями, о существовании которых подавляющее большинство нидерландцев «золотого века» даже не слышали. Зато немало женщин, оставшихся одинокими по причине смерти или затянувшегося отсутствия мужей, управляли торговыми домами с неменьшими умением и успехом, чем мужчины.
Использование слуг у нидерландцев было гораздо менее распространено, чем у других европейских народов. Тяга к независимости препятствовала проникновению в богатый дом горничных и лакеев, впрочем, обычно преданных хозяину. Государство осуждало содержание слуг мужского пола; это занятие облагалось весьма значительным налогом. В самых больших домах было не более двух-трех слуг — кучер и один или два лакея. Ни привратников, ни кого-либо из тех, что, встречая у дверей, свидетельствуют о состоянии владельца дома. Прислуга семьи добропорядочных буржуа ограничивалась крайне малым штатом горничных, чаще всего одной. Ей выделялась каморка возле кухни. Ее права и обязанности определялись соответствующими положениями. Новая служанка должна была явиться в назначенный день скромно одетой и предъявить свое свидетельство; ей запрещалось грубить и болтать, а ее хозяевам следовало воздерживаться от телесных наказаний, иначе их ждал мировой судья и штраф, равный годовому жалованью жалобщицы. Причиной увольнения могла служить только кража; сам же слуга мог попросить расчет когда угодно.{96} В глазах француза, в частности Париваля, в этом было что-то возмутительное: «Людишки подобного рода пользуются сим с наглостию и без меры, и невозможно встретить в Голландии должного услужения».{97}